Искатель. 1967. Выпуск №6 - Виталий Меньшиков

— Врешь ты все, провокатор! — судорога боли скривила рот летчика. И он снова отвернулся к стене.

Бенуа был в отчаянии. Он понимал, что чем больше он будет пытаться добиться доверия у «француза», тем больше будет навлекать на себя его подозрение, болезненно обостренное его физическими страданиями. «С бедняги, наверное, огонь содрал всю кожу», — с жалостью представил себе Бенуа, как должно выглядеть сейчас лицо пилота.

Прошло еще несколько дней, и началось то, о чем старался не думать заключенный КЦ-А4 люксембуржец Луи Бенуа, Рано утром, вскоре после того, как летчика увезли на перевязку, в палату вошли два эсэсовца.

— Одевайся, пойдешь с нами, — прозвучал холодный, бесстрастный приказ.

Бенуа накинул халат и, опираясь на костыли, заковылял к выходу. Эсэсовцы провели его длинным и совершенно пустым коридором к лестнице, спускавшейся в подвал, служивший одновременно госпитальным бомбоубежищем. Пройдя сквозь несколько толстых бронированных дверей, они вошли в комнату, напоминавшую тесный трюмный отсек. В лицо Бенуа ударил сноп яркого света от мощной лампы, установленной на столе, за которым в глубокой полутьме чернела фигура незнакомого эсэсовца. Это был хауптштурмфюрер Кройцер…

С допроса, длившегося несколько часов, Бенуа вернулся потрясенным. Он буквально рухнул на койку, испытывая неимоверную усталость.

Направляясь на допрос, Бенуа готовился к побоям, пыткам, издевательствам — это было для него уже знакомо и испытано в гестаповских застенках, там, в Берлине, на Принц-Альберт-штрассе. Но этот эсэсовец нанес Бенуа совершенно неожиданный удар. Уготованная им словесная пытка была в стократ мучительней физической, ибо она буквально разорвала душу и сердце люксембуржца воспоминаниями и тоской по родине, дому, любимой матери…

«…Ваша бедная мать все еще надеется и ждет возвращения своего сына, — вспомнились ему слова, услышанные там, в отсеке бомбоубежища. — Вы так нужны матери и вашей сестре… Подумайте и взвесьте, что важнее в их и вашей жизни, бессмысленная агония уже проигранной вами лично борьбы против нас или возвращение в родной дом, к матери, к сестре…»

Кройцер с первых же слов дал понять Бенуа, что гестапо и СД известно о его связях с английской разведкой, что за одну только его работу на «Интеллидженс сервис» его могут расстрелять в двадцать четыре часа.

— Знаете, Бенуа, как англичане отплатили и вам, и вашему напарнику Дюбуа, и сотням ваших товарищей по КЦ? — язвительно спросил хауптштурмфюрер. — 240 «ланкастеров» проложили «бомбовый ковер», или, как английские пилоты любят говорить, «отутюжили» всю территорию Трассенхейде…

— Не может быть! — помимо желания вырвалось из уст Бенуа.

— Вы в этом убедитесь сегодня же… А пока припомните, незнакома ли вам вот эта личность? — хауптштурмфюрер протянул фотографию размером восемнадцать на двадцать четыре сантиметра.

На снимке улыбался, видимо, подвыпивший эсэсовец в обнимку с двумя гитлеровцами в морской форме, поддерживавшими под руки позировавшего перед объективом эсэсмана.

«Да ведь это же Франц Штайнер!» — обожгла страшная догадка мозг Бенуа. И хотя он не произнес ни звука, наметанный глаз Кройцера зафиксировал нервную судорогу, исказившую на мгновение лицо узника.

«Я буду с вами вполне откровенен, Бенуа, — вновь всплыла в памяти люксембуржца финальная сцена этого мучительного допроса. — Ваша работа на англичан интересует меня лишь как сыгранная шахматная партия, где вы выполняли роль проходной пешки. К ее разбору мы вернемся позже, перед вашим отъездом к любимой матушке. Разумеется, — тут хауптштурмфюрер сделал паузу, — если вы поможете нам разобраться кое в каких деталях подпольной лагерной организации, общая картина которой нам хорошо известна. Не в последнюю очередь благодаря господину, портрет которого у вас в руках…»

— Что, здорово встряхнули? — впервые за эти дни обратился к Бенуа лежавший напротив него летчик-«француз» без всякой неприязни и нескрываемого презрения.

— Я им ничего не сказал, — устало ответил Бенуа.

— И правильно сделал! — сочувственно и вместе с тем одобряющие, как показалось Бенуа, произнес летчик.

Долго неподвижно лежал на своей койке люксембуржец, устремив взгляд в белый квадрат потолка. На нем, словно на экране немого кино, ему виделись сменявшие друг друга кадры лагерной жизни, их каторжного труда на полигоне, лица товарищей по подпольной организации. А в ушах звучал монотонно, настойчиво, неотвязно голос хауптштурмфюрера;

«Собственно говоря, вам, Бенуа, не придется испытывать свою совесть: весь состав вашей лагерной подпольной организации во главе с русским капитаном Загорным уничтожен… английскими бомбами! Наш общий друг Штайнер сообщил почти все, что представляло для нас интерес. Увы, немного поздновато. Но смертный приговор, который вы столь доблестно заслужили, великолепно привели в исполнение английские пилоты! Помиловали же вас не ваши хозяева — надменные британцы, а мы — немцы, вылечившие ваши раны и даже сообщившие о блудном сыне вашей матери…»

— Ты знаешь, чего добиваются гестаповцы от меня? — неожиданно спросил летчика Бенуа.

— Предательства…

— Не совсем. Они просят, чтобы я уточнил, какая цель была поставлена перед вспомогательной лагерной «брандкоммандо».

И тут вместе с «французом» Бенуа вновь проанализировал все перипетии допроса, от первой до последней фразы.

— Провокатор, как его, Штайнер, должен был раскрыть эту цель, ведь он же состоял в команде? — предположил летчик.

— Он мог и не знать. Дюбуа как-то мне сказал, что русский капитан Загорный — мастер конспирации. Не думаю, чтобы Штайнер мог его обмануть…

— Почему же боши так заинтересовались именно этой командой?

— В ее составе было легче проникнуть в закрытые для кацетников зоны секретного объекта.

— Молодцы, здорово придумали! Видимо, головастый был этот русский капитан, — восхищенным шепотом подхватил летчик.

— Представляешь, Жан, как бы это было здорово, если бы нашим парням удалось во время бомбежки проникнуть в главный конструкторский корпус… — воодушевляясь вместе с летчиком, мечтательно сказал Бенуа.

— Наши парни, вернувшиеся той ночью с бомбежки, рассказывали: фугаски и зажигалки кучно легли точно по цели…

— …И по нашему лагерю! — посуровел люксембуржец.

— Бывает и такое. На то и война, — с сочувствием произнес «француз», — Вот и я вместо своей базы попал сюда, прямо в их лапы…

— А все-таки напрасно вы посылали этих ребят из вспомогательной команды на верную смерть, — с сожалением добавил летчик.