Познание России: цивилизационный анализ - Игорь Яковенко

Нарисованная картина требует комментариев. Прежде всего, перед нами далеко зашедший процесс «приватизации» государства. Существует категория обществ, в которых чиновник органически не способен жить на свою зарплату и только тотальный террор может удержать основную массу чиновничества в определенных рамках. Тенденции к приватизации государства — атрибут архаизированных обществ, где синкрезис массового сознания не распался и социальная функция не отделима от личности. Кресло и начальник едины, а каждый начальник есть тотем, священный символ власти определенного масштаба. Как только террор сходит на нет, «начальник» начинает (как и полагается тотему) сосредоточивать всю полноту власти и благ в пределах ведомственного подчинения.

Такое поведение представляется естественным и чиновнику, и массовому человеку, ибо все начальство есть континуум божественных эманаций, сумма божков и разного масштаба идолов вплоть до последнего околоточного. И если высшие власти владеют всей страной, то божки низших рангов владеют ее частями на своем уровне. В противном случае чиновники не «начальство», а платные служащие, агенты центральной власти, что есть чистая административная утопия, не выполнимая в реальности архаического общества. Реализации этой утопии противостоит изоморфизм культурного сознания, ибо мелкие идолы должны быть изоморфны главному. Именно поэтому все архаические тирании быстро вырождаются в чиновничью олигархию.

По той же причине вслед за эпохой сталинского террора с необходимостью наступила эпоха «приватизации государства». Директора приватизировали заводы, чиновники — свои функции. Преступный мир использовал этот процесс благодаря особенностям советской идеологии и традиционной культуры общества. «Приватизация» социалистического государства противоречила официальной идеологии, советским законам и, что самое главное, массовой ментальности, которая жила административной утопией. Массовый человек мечтал о честных чиновниках и ненавидел любого «богатея», «торгаша», видя в нем, а не в советской власти, не в системе, вора, эксплуататора и виновника своего прозябания. В таком моральном климате любой бандит мог со спокойной душой грабить и облагать поборами всякого предпринимателя.

Здесь перед нами еще раз открывается тема: сущностного единства власти «дневной» и власти «ночной». Вопреки якобы непримиримому противостоянию и качественному различию эти феномены едины по своей природе. И советского чиновника, и преступный мир объединяет феодальнохищническое отношение к населению как к быдлу, созданному для обирания. Их объединяют органическое неприятие права и тяга к кланово-клиентельным отношениям.

Если перейти к более глубоким обобщениям, то и коррумпированное чиновничество, и «криминалитет» объединяет органическое отторжение процесса распада социокультурного синкрезиса и всех сопровождающих его феноменов — гражданского общества, правовой демократии, автономной личности и социальной базы ее автономии — института частной собственности. Сущностное единство указанных социальных субъектов вырастает из одного источника — архаического сознания.

Как чиновничество, так и криминалитет стремились к тому, чтобы прервать советскую утопию, т. е. закрепить и легализовать свои властно-имущественные статусы. В конечном счете, советская власть кончилась. В дальнейшем развитии событий мир криминала и мир криминализованного чиновничества также оказываются в одной лодке, ибо одновременно противостоят распаду синкрезиса. Совместными усилиями они блокируют процессы утверждения частной собственности и правового общества и двигают страну к внеправовой, пронизанной коррупцией олигархии. Практика законотворчества и правоприменения в постсоветской России препятствует формированию малого и среднего бизнеса, рождает неразрывно связанный с властью олигархический капитал, блокирует становление некриминального бизнеса, делает существование любого независимого экономического субъекта предметом усмотрения чиновника. Правила игры, которые навязываются предпринимателям, лежат за рамками права.

Подобная эволюция общества может быть осмыслена как процесс самоорганизации традиционного социокультурного целого, в ходе которого нащупываются приемлемые для традиционной ментальности формы социальных отношений в условиях распада идеократии. Криминализация общества оказывается фактором, работающим на сохранение неразрывной связи власти и собственности.

Если вернуться к основной теме нашего исследования и рассмотреть происходящие процессы с позиций цивилизационного критерия, то надо признать, что за последние 40 лет преступное сообщество пережило глубочайшую эволюцию. Суть ее состоит в том, что чисто паразитарная, догосударственная стихия преступности классической советской эпохи перешла некоторый рубеж и трансформировалась в криминальную форму социальности. Варварская стихия преступного мира породила уродливое, криминальное, но государство62. Российская мафия не только перешла от дикого хищничества к последовательному «полюдью», но стала брать на себя широкие социальные функции.

Особенно ярко описанные процессы проявились в 90-е годы. Оргпреступные группировки взяли на себя функции «крышевания» бизнеса — охраняли предпринимателей от «дикого» бандитизма, улаживали проблемы в отношениях с госаппаратом, выступали третейским судьей в конфликтах. Проседание государства, ero самоустранение вело к закреплению функции социального регулирования в руках мафии. Этот процесс легитимировал организованную преступность в глазах населения, расширял ее социальную базу и сдвигал общество в русло тупикового развития. В парадоксальной ситуации постсоветского периода классическая банда стремится занять место структурообразующего элемента в социальной системе общества. Легко осознать, что подобная модель означает смерть гражданского общества и воспроизводит ситуации раннего феодализма.

В конце 90-х годов время, отпущенное историей на золотой век “братков”, закончилось. Вставшее на ноги государство сравнительно легко выдавило криминальный бизнес на периферию социального пространства. Криминальный по своему происхождению капитал обнаружил тенденцию к трансформации в легальное предпринимательство. Наиболее гибкие и интеллектуально зрелые лидеры преступного сообщества нашли свою нишу в легальной сфере. Что же касается функции “крышевания”, то она перешла в руки коррумпированных чиновников. Таким образом, в эпоху перехода от СССР к постсоветской реальности преступное сообщество реализовало специфически российскую форму первоначального накопления, а также, наряду со стремительно криминализующимся чиновничеством, выступило в качестве агента трансформации советского общества. Современная нам постсоветская реальность задана множеством факторов и обстоятельств. В ряду этих факторов, российское преступное сообщество и его эволюция сыграли не последнюю роль.

Вернемся к реалиям преступного сообщества. По мере вписания в рыночную реальность, преступная среда обнаруживает признаки социализации и даже проникается (хотя и достаточно избирательно) буржуазными инстинктами. Трансформируется культура преступного мира. В преступной, среде отчасти угас культ тотального расточения награбленного. Представители нового поколения преступников не отказывают себе ни в чем, живут широко и “красиво”, но при этом откладывают и наращивают капитал. С обыденной позиции, в такого рода трансформации нет ничего особенного. На самом же деле, мы наблюдаем подлинную революцию, разрывающую связь с многовековыми устоями традиционной преступности, ибо наращивание капитала созидает собственника и разрушает мир «романтиков с большой дороги».

В классическую эпоху «вор в законе» был чем-то вроде монаха. Условием обретения и сохранения этого статуса была полная асоциальность. Любые, даже случайные отношения в структуре власти (членство в комсомоле) закрывали перед человеком дверь в «блатной мир». Блатной не имел права сотрудничать с властью ни в каких формах. «Вор в законе» не мог иметь семью. Авторитетный вор отчасти напоминал теократического правителя. Как жрец, он был наделен безусловной властью в рамках традиции, авторитетом, судебными и распорядительно-распределительными функциями. Последние касались «общака», т. е. нелегального фонда взаимопомощи заключенных. Сегодняшний «вор в законе» имеет семью и детей, счета в российских и зарубежных банках, возглавляет собственные фирмы, сотрудничает с власть предержащими, а в последние годы обнаружил активный интерес к политике. Не так давно сложилась немыслимая прежде практика покупки статуса «вора в законе». Покупка за деньги того, что прежде могло подкрепляться лишь силой и безусловным «моральным» авторитетом, наглядно свидетельствует о кризисе военно-демократического начала и об утверждении новых социальных отношений, опирающихся на имущественный статус. Перед нами типичная паллиация. Еще не родилось нового, выражающего сегодняшние реалии титула. «Воры в законе» не стали графами и баронами, но они уже получают высший ранговый статус, опираясь на реальную власть — власть денег.