Труп в доме напротив - Анна Викторовна Дашевская

Открыв входную дверь, Алексей привычно потянулся к дому, чтобы проверить, прощупать, всё ли в порядке. Дом молчал, будто спал.

— Аркадий! — позвал он, но отклика не получил.

Повернувшись к Суржикову, чтобы поделиться удивлением, он не обнаружил и его. За спиной была лишь захлопнувшаяся дверь в переулок. Неожиданно ледяная рука сдавила сердце, детективу показалось, что проход этот никогда больше не откроется, не зажжётся свет на лестнице и в комнатах, и вечность он должен будет провести вот так, в темноте и неведении. За что, за какие грехи — бог весть…

Дверь распахнулась. На пороге стоял Влад, на его плече сидел домовой, прямо лучащийся гордостью.

— Ты чего тут застыл? — спросил Суржиков.

— А, задумался… Откуда это вы вдвоём?

— Я фонари зажигал, хозяин! — поделился радостью Аркадий. — Представляешь, доверили! Я теперь полноправный домовой, устретенский, и прописан туточки.

— Поздравляю, — улыбнулся Верещагин. — Праздновать будем?

— А как же! — маленькая фигурка скатилась с плеча, взлетела по лестнице и исчезла где-то в глубине квартиры.

В кабинете Алекс устало плюхнулся в кресло и достал из кармана коммуникатор: вдруг уже звонил секунд-майор с информацией, а он и пропустил?… Но экран был пуст, холоден и мёртв. Вздохнув, сыщик отложил аппарат и достал блокнот, на обложке которого значилось: «Ботаник». Пошарил по пустым ящикам стола, выудил ручку и начал фиксировать все сегодняшние разговоры, документы, встречи полезные и пока бесполезные.

Суржиков в своей комнате скинул ботинки, растянулся на кровати, сам себя поругал за это, но вставать не стал: лежалось хорошо. Правильно лежалось. С некоторым изумлением он понял, что изрядно устал за этот день. Наверное, примерно так же, как уставал в день премьеры: не мышцами и костями, а всей душой, прикреплённой к телу.

С кухни потянуло жареным луком и грибами, погружающийся в дрёму мозг это отметил, но лень победила, и Влад уснул уже крепко и всерьёз. Он не слышал, как Аркадий звал его ужинать, как в дверь постучал, а потом и вошёл шеф; бывший актёр спал и видел, как он играет лорда Генри в «Портрете Дориана Грея»…

Наконец все собрались за столом, не прошло и получаса. Вернулись домой Софья и Макс, стыдливо жмурясь, возник инспектор, пришёл, протирая глаза, Суржиков. Алекс окинул взглядом блюдо с горой пирогов, копчёную селедочку по-польски, под слоем смешанной с луком сметаны, солёные рыжики, вазочку с икрой, свежий хлеб, и сказал решительно:

— Нет, Аркадий, так дело не пойдёт. Шампанское тут не пляшет, а по рюмке зубровки за твою прописку мы должны выпить.

— Я не буду, — отказалась Софья. — Мне нельзя, каналы целительские нарушаются.

— Я тоже пас, сам знаешь, — развёл руками Суржиков.

— А я буду, — сурово кивнул инспектор. — Мне после дежурства и полного рабочего дня даже и положено!

Окно столовой было распахнуто настежь. С улицы тянуло запахом свежих листьев, хлеба и почему-то шашлыка. «С ярмарки, наверное!» — подумал Алекс, и в этот момент его коммуникатор засигналил, на экране появилось лицо секунд-майора Бахтина, а в открытое окно влетела небольшая белая птица, села на стол возле Софьиной тарелки и обернулась письмом.

— Верещагин, друг ты мой разлюбезный! — сказал начальник розыскного отдела, сочась непередаваемым ехидством. — Не желаешь ли ответ на свой вопрос получить?

— Желаю, батюшка Сергей Иванович, и ещё как желаю! — в тон ему ответил Алекс. — Что делать велишь?

— Сюда подходи, мы и поговорим… Тебе ж два шага до Панкратьевского, — это было сказано уже серьёзно.

Алексей открыл было рот, чтобы согласиться, но посмотрел на белое, опрокинутое лицо Софьи, и ответил:

— Прости, вот прямо сейчас не могу никак. Позволишь, я тебе наберу через какое-то время.

— Давай! — и Бахтин отключился, не прощаясь.

— Что случилось? — спросил Верещагин сразу у всех.

В ответ Софья протянула ему письмо. Обычный лист белой бумаги, пахнущий каким-то дорогим мужским одеколоном, отметил детектив. Всего несколько строк, написанных синими чернилами, уверенным твёрдым почерком. Заковыристый росчерк. Дата — сегодняшняя, первое мая. Текст…

«Шестой лунный день совпадёт с Литой, и наследник Верховного должен своей рукой срезать омелу. Максимилиану надлежит явиться в Дом не позднее двадцатого. В противном случае жизнь и смерть его будут исторгнуты из общины. Nead’dim Ond’duuve Ouend Eekhl Sah’Fair». Подпись под этим текстом была вполне обыденной, П.В.Гребнев, ну и росчерк, ясное дело.

— Пояснения? — спросил Алекс. На лице его возникло выражение бесстрастной отрешённости, и домовой сразу насторожился — как-никак, он был единственным из присутствующих, кто знал детектива неплохо.

— Павел Викентьевич — мой дед, — ответил Макс. — Верховный друид Псковской губернии, а поскольку в остальных областях эта… секта не слишком прижилась, он считает себя верховным для всего Царства Русь.

Никак нельзя было сказать, что в голосе мальчика звучала любовь к деду.

— Продолжай, — попросил Верещагин.

— Лита — день солнцестояния, тут написано, — он кивнул в сторону письма. — Большой праздник. Среди всего прочего в этот день Верховный собственноручно срезает омелу с самого старого дуба, золотым серпом. Дед давно хотел сделать из меня своего преемника, собственно, поэтому мы с мамой и уехали оттуда.

— А твой отец?

Тут уже отмерла Софья.

— Моего мужа, а своего сына господин Гребнев принёс в жертву, — чётко проговорила она. — Это произошло полгода назад, но узнала правду я только недавно.

— Мы сразу же собрались и уехали, — кивнул Макс. — Пока был папа, нас особо не трогали, а теперь…

— Как это — в жертву? — тихо-тихо спросил инспектор. — Это вот сейчас, здесь, в этой стране? В царствование Константина Михайловича?

Женщина пожала плечами:

— У них погиб дуб. Самое старое дерево в роще. Неудивительно, в общем-то, что погибло, ему было, наверное, лет восемьсот. И тогда мой свекор выложил на стол козырь: он предложил срастить одного из членов общины с оставшимся деревом…

— Помните, была легенда об энтах, разумных ходячих деревьях? — вмешался Макс. — Ну вот, он хотел создать что-то вроде энта, этакий объект поклонения, он же должен был стать судьёй, алтарём, воплощением божества…

— Неужели этот человек готов был погубить для такого собственного сына? — поразился Суржиков.

— У Павла Викентьевича одиннадцать сыновей от трёх жён, — сухо ответила Софья. — Мой муж считался… неудачным. Отца не слушался, и вообще интересовался более строительством дирижаблей, чем обычаями друидов. Но эксперимент не удался.

— Он… погиб?

— Не вполне. Верхняя часть тела отлично совместилась со стволом дуба, глаза открываются, он даже издаёт какие-то звуки. Только ничего не соображает, — смешок женщины прозвучал словно скрип кладбищенской калитки.

— ………! — энергично высказался Суржиков и покраснел. — Прости, Соня.

— Ничего, я бы и сама лучше не сформулировала.

В воздухе повисло