Выстрел (сборник) - Жюль Мари

Франсуа ничего не ответил. Он знал Мадлен, знал, насколько она крепка и как владеет собой. Намерение Маньяба использовать опиум, по мнению Франсуа, не должно было привести к ожидаемому результату. Зная Мадлен, Франсуа был убежден, что опиум будет бессилен. Таким образом, новое испытание станет лишь одним из доказательств ее помешательства.

Пока молодой человек предавался этим размышлениям, Маньяба вышел из комнаты. Тут же появились сторожа и поставили глубокую ванну под отверстиями в потолке. Маньяба вернулся и привел Мадлен, которая не сопротивлялась и позволяла манипулировать собой. Он выпустил ее руку и отступил, оставив ее посреди комнаты. Две струи холодной воды полились с потолка прямо на голову молодой женщины. Мадлен закрыла глаза. Она страшно побледнела и так стиснула руки, что ногти впились в кожу. Вода со страшной силой ударяла в ее тело. Черные волосы прилипли к лицу, шее и плечам.

Франсуа был бледнее ее. Он сидел стиснув зубы, с душой, наполненной страшным испугом. Он скрестил руки на груди и чувствовал, как на ладонях выступает пот. Маньяба бесстрастно стоял возле помешанной, не спуская с нее глаз, рассматривал ее, взвешивал ее страдания, ожидал любого признака слабости. Вода текла на Мадлен. Она вымочила ее платье, обрисовывая гибкий стан, который казался еще выше и стройнее.

Женщина молчала. Ни одного слова, ни одной жалобы не сорвалось с ее губ. Вода продолжала хлестать по ней с неслыханной жестокостью, смертельный холод проникал до костей, но она не сделала ни одного движения. По знаку Маньяба душ перестал течь, тогда Мадлен раскрыла глаза и посмотрела на обоих докторов. Этот блуждающий взгляд, который в ту минуту действительно походил на взгляд помешанной, остановился на Франсуа Горме со странной пристальностью и с тем же выражением безразличия.

Маньяба задал ей несколько вопросов, на которые она не ответила. Тогда доктор с нетерпением и с гневом произнес:

— Чем больше я наблюдаю за вами, тем сильнее убеждаюсь, что вы ломаете комедию. Вы хотите выдать себя за помешанную. Вы не обманете никого и так хорошо это поняли, что решились не отвечать мне, когда я вас спрашиваю. И все для того, чтобы не впасть в противоречия, как вы это делали до сих пор.

Мадлен ответила слабым голосом:

— Я не помешана. Мне здесь очень хорошо. Почему вы хотите забрать меня отсюда?

Маньяба пожал плечами. Он шепотом что-то сказал сторожам. Те взяли Мадлен на руки и посадили в ванну. Вода доходила ей до плеч. Две струи ледяной воды опять полились на нее с потолка. Франсуа прошептал вполголоса:

— Это ужасно!

К счастью, никто не слышал его. Он отвел взгляд. Мужество оставляло его. Он страдал невыносимо и, отвернувшись, надеялся преодолеть свою слабость. Движение Маньяба, который наклонился к Мадлен, вернуло ему присутствие духа. В эту минуту Мадлен пошевелила руками, губы ее раскрылись, словно для жалобы, но ни Маньяба, ни Франсуа не услышали ее. Ни единого стона не сорвалось с этих губ, опущенные уголки которых выдавали нравственную пытку.

Душ выключили.

— Вас будут поливать холодной водой с утра до вечера, все время, пока вы будете притворяться, — монотонно проговорил Маньяба. — Следовательно, вам остается признаться в притворстве и дать суду показания, которых он ждет от вас. Я предупреждаю вас, что это не единственное испытание, которому вы будете подвержены. Я убежден, что вы не устоите против избранных мною средств. Если вы не виновны в убийстве вашего мужа, вам нечего притворяться помешанной, потому что вы не подвергаетесь никакой опасности. Вы можете, признавшись, прекратить эту ужасную комедию и заслужить снисхождение судей. Подумайте хорошенько о том, что я вам говорю, и последуйте совету человека, который не хочет вредить вам, а, напротив, расположен простить вас, если вы виноваты, и защитить, если вы не виновны.

Мадлен ничего не сказала. Тогда в третий раз две струи хлестнули ее с такой силой, что голова, опрокинувшись на плечо, закачалась справа налево, как будто вдруг отделилась от туловища. Доктора давно заметили, что холодный душ действует быстро и сильно в случае активного помешательства и медленно при помешательстве меланхолическом. Он производит три действия: охлаждение головы, сотрясение черепа и нарушение дыхания. Но главное, душ воздействует нравственно, возбуждая чувство страха перед болью.

Страху или боли поддалась Мадлен? Это не важно, но она не смогла сдержаться и застонала. Маньяба сделал знак. Сторожа вынули молодую женщину из ванны. Она выскользнула из их рук и упала. Тогда начался странный, бесцельный допрос, к которому прибегают все врачи в подобных случаях. Вопросы были короткими, резкими, Мадлен отвечала на них задыхающимся голосом, таким слабым, что Франсуа, который оставался на своем месте, с трудом разбирал слова.

— Давно ли вы здесь и сколько времени вы помешаны?

— Я не помешана.

— У вас есть семья, братья, сестры, муж, дети?

— У меня есть дети.

— Сколько?

— Много.

— Сколько? — настойчиво повторил Маньяба.

— Не знаю.

— Какой сегодня день?

— Я не помешана.

— Вы знаете Томаса Луара?

Она молчала. Доктор продолжал:

— Какое участие он принимал в убийстве вашего мужа? Он это задумал или вы?

— Да, кажется, да…

— В каком году вы родились?

— Я родилась?

— Да, сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Ну, сосчитайте, у нас теперь тысяча восемьсот семьдесят третий.

Мадлен молчала. Маньяба пожал плечами:

— В тысяча восемьсот сорок седьмом?

— Да, в тысяча восемьсот сорок седьмом.

— Умеете ли вы читать, писать, считать?

— Умею.

— Кто изображен на этой монете?

— Наполеон Третий.

— Когда был убит ваш муж?

Снова молчание. Маньяба обернулся к Франсуа Горме и, указывая на него помешанной, вдруг спросил:

— Вы знаете этого господина, который слушает нас? В Бушу он часто приезжал к вам. Узнаете ли вы его?

— Да.

— Скажите его имя.

— Это мой муж, — сказала она с улыбкой, немного приподнявшись и глядя на Франсуа мрачными глазами.

— Нет, ваш муж умер.

— Умер, — повторила она с удивлением и опять упала, побежденная усталостью.

Маньяба безжалостно продолжал, не желая давать ей ни минуты отдыха.

— Давно ли прошло Успение?

— А! Успение было вчера.

— Вы сегодня ели?

— Да, мне здесь очень хорошо.

— Что вы ели?

— Суп, яйца, варенье.

— В каком месяце косят сено?

— В июле.

— А виноград собирают когда?

— Также в июле.

— Если я вас выпущу из этого дома, куда вы пойдете?

— В Париж.

— С кем?

Она указала на Горме.

— С ним, с моим мужем.

— Это доктор, а не ваш муж. Он не может поехать с вами.

— А! — сказала Мадлен, широко раскрыв глаза.

— Вы очень страдали сейчас, когда ледяная вода лилась вам на голову?

Она сделала отрицательный знак.

— Вы не боитесь холодной воды?

— Боюсь.

— Вы, стало быть, страдали?

— Нет. Мне здесь очень хорошо.

— Вы умеете считать?

— Да.

— Считайте.

— Раз, два, три, четыре, пять…

— Сочтите по пальцам.

— Нет, не хочу.

— Почему?

— Потому что мне будет больно.

— Сколько у вас пальцев на каждой руке?

— Пять.

— А на обеих руках?

— Пять.

— Сколько стоит эта монета?

— Десять су.

— А эта?

— Двадцать франков.

— Почему вы убили вашего мужа?

— Вот он…

— Для того чтобы ничто не мешало вам и Томасу Луару, вашему любовнику?

— Да, — сказала она, покачав головой несколько раз и глядя на Маньяба.

— Ну, милочка моя, — сказал старый доктор, — вы зря теряете время. Вы хотите сойти за помешанную, но ошибаетесь при каждом слове. Видно, что вы не понимаете вашу роль. Прекратите эту игру, госпожа Гонсолен.

— Я не помешана, — пролепетала Мадлен, опустив голову на руку и закрыв глаза, чтобы избежать грозного взгляда, которым преследовал ее ученый доктор.

Это первое жестокое испытание было окончено. Мадлен подняли и отнесли в ее комнату. Позвали сестру милосердия, которая переодела ее и уложила в постель. Молодая женщина была так слаба, что не могла сделать ни одного движения. Как только ее оставили, она лишилась чувств.

Маньяба, выйдя из больницы, взял под руку своего товарища и сказал:

— Эта женщина одарена невероятной энергией. Она не дает повода к подозрениям, в этом я сознаюсь, однако по нерешительности, с которой она давала некоторые ответы, я приметил в ней вполне осознанную мысль. Я побежден сегодня, тем не менее сохранил все свои сомнения.

Франсуа покачал головой, улыбнувшись краем губ, и взглянул на него искоса.