Путь Никколо - Дороти Даннет

Но, как оказалось, по этой части мейстер Юлиус никому не создавал проблем. Либо он обладал даром хранить свои похождения в абсолютной тайне, либо противоположный пол не занимал никакого места в его расчетах. Равно как и, по счастью, (насколько можно было судить) и его собственный иол. И, тем не менее, он оплошал с Феликсом.

А вот и ее сын, — выбежал из дома, со своей нелепой шляпой в руках. Завитые кудряшки так и подпрыгивают… Все такой же неуклюжий, и никак не окрепнет, все такой же тщедушный. Такой же шумный, такой же…

Спешившись, госпожа Шаретти повысила голос, прежде чем сын успел подойти ближе:

— Феликс де Шаретти, вернись в дом. Когда я пожелаю говорить с тобой, я за тобой пошлю.

Обида в глазах. Губы тут же надулись, затем он опустил взгляд.

— Хорошо, матушка.

И, развернувшись, с достоинством вернулся в дом. Вот и славно.

Теперь спешились и обе дочери и встали рядом с матерью. Тильда и малышка Катерина. Скромные, послушные; исподволь бросают взгляды из-под капюшона. Взгляните на нас. Взрослые девицы, которым нужны мужья.

— Хеннинк, — окликнула управляющего вдова. — Как поживаешь? Зайди в мой кабинет через пять минут. — Она немного помолчала, обвела взором работников, затем челядинцев, ответила на их поклоны и книксены, прежде чем, совершив полный круг, обратилась к своему стряпчему: — И вы, мейстер Юлиус, не согласитесь ли уделить мне немного времени чуть позже?

— Когда пожелаете, сударыня. — Он склонил голову.

— А что ваш неуемный подмастерье? — поинтересовалась она.

Ответил Хеннинк:

— Клаас внутри, демуазель. Магистраты велели держать его взаперти до вашего возвращения.

— Не сомневаюсь, — кивнула вдова де Шаретти. — Но не было ведь никакой нужды соглашаться с ними, не так ли? Разве что город намерен возместить мне стоимость его рабочих дней? Или это вы, таким образом, договорились с ними, мейстер Юлиус?

Он уверенно встретил ее взгляд.

— Боюсь, что магистраты не согласились бы на меньшее, — заявил стряпчий. — Если позволите, я все объясню вам при личной встрече.

— Непременно, — подтвердила Марианна де Шаретти. — Кроме того, я рассчитываю услышать объяснения от подмастерья Клааса.

Кивнув, она расстегнула пряжку на плаще и вместе с дочерьми прошла ко входу в дом.

Привратник, запыхавшись, поспел вовремя, чтобы распахнуть перед ней дверь.

Феликс поднялся в мансарду, где на своем тюфяке сидел Клаас и вертел в пальцах нож, в окружении горы стружек.

— Матушка дома — объявил Феликс. — Хеннинк и Юлиус первые.

— Тепло или холодно? — поинтересовался Клаас, поворачивая шкатулку, над которой он трудился. Клаас всегда делал какие-то игрушки, а другие люди ломали их.

— Просто лед, — с чувством отозвался Феликс. Вид у него был бледноватый.

— Тогда это все игра на публику, — уверенно подбодрил его Клаас. Прищурившись, он вновь взял нож и что-то подправил в своей работе. — Говори с нею начистоту и не полагайся на Юлиуса. Он не может все время тебя прикрывать. А Хеннинк все равно выложит всю правду, чтобы спасти свою шкуру.

Клаас положил свое новое творение на пол, а затем отыскал где-то рядом маленький деревянный шарик.

Феликс покачал головой:

— Тебе легко говорить. Ты же не ее сын и наследник. Ты не обязан с честью блюсти светлую память отца, заботиться о будущем его дела, о добрых отношениях с заказчиками и об уважении тех, кто рано или поздно будет служить тебе (это про тебя, не смейся, черт возьми!). Не ты являешь собой пример неуважения к славному стряпчему Юлиусу, который выбивается из сил, пытаясь наставить тебя на путь истинный, не ты зря тратишь время Хеннинка, тратишь время наставников в Лувене, порочишь репутацию Фландрии в глазах чужеземца…

— И стоишь матери кучу денег, — завершил Клаас. Он осторожным движением опустил шарик в гнездо, после чего в маленькой шкатулке словно сами по себе начали твориться какие-то удивительные вещи.

Феликс покосился на шкатулочку.

— Она не играет, — бросил юноша пренебрежительно. — У той, что ты сделал в последний раз, были колокольчики и барабанные палочки… Что до матушки, то она бы сберегла свои деньги, если бы забрала меня из университета.

— Ну, не могут же все время быть колокольчики, — пробормотал Клаас и резонно заметил в ответ на последнее замечание: — Тебе придется трудиться.

— Я трудился в университете! — возмущенно воскликнул Феликс. Поскольку Клаас не поднял на него глаза и не удостоил ответом, то Феликс схватил с пола новую шкатулку и бросил ее на пол. Кусочки проволоки и щепки разлетелись повсюду.

Клаас поднял глаза. В них не было обиды, не было злости. Одна лишь покорность, возмущенно подумал Феликс. Клаас вечно делал игрушки, а другие люди их ломали.

Именно поэтому люди и били его. Клаас попросту никогда не возражал.

Тем временем Юлиусу, приглашенному для беседы с хозяйкой, приходилось куда тяжелее, чем он ожидал. Он сам себя загнал в неловкое положение, и теперь испытывал гнев и досаду. С другой стороны, несмотря на молодость, он был довольно неглуп и набрался жизненного опыта. Разумеется, он не собирался до конца дней своих служить в какой-нибудь меняльной конторе или красильне, однако ему вряд ли пойдет на пользу, если его выгонят с позором. Именно поэтому Юлиус держался уверенно, сочетая в своих манерах любезность и показное чувство вины. Стоя (она не пригласила его сесть) перед высоким креслом матери Феликса, мейстер Юлиус описал ей происшествие с герцогской ванной и постарался доказать несправедливость вынесенного решения. После чего описал в туманных выражениях незначительную провинность Клааса, из-за которой подвыпившие господа вздумали гоняться за ним и завели шутку слишком далеко. Лично он, Юлиус, сильно сомневался, что Клаас мог убить чужую собаку, хотя, конечно, ничего доказать нельзя. И наконец, что касается проделки с водонапорной башней…

— Он спланировал это вместе с остальными, однако осуществил затею мой сын. Я уже в курсе, — перебила Марианна де Шаретти.

Юлиусу не по душе было служить под женским началом. Когда внезапно умер Корнелис, он уже собирался покинуть это место, но затем передумал. Кто знает, может, она так и останется вдовой. Она ведь на добрых десять лет старше его самого. Если они с Марианной найдут общий язык, у Юлиуса будет куда более широкое поле для применения своих способностей, чем это дозволял ему Корнелис. В какой-то мере так оно и вышло. Однако Марианна де Шаретти по-прежнему нуждалась в Юлиусе исключительно как в стряпчем. В прочих вопросах умом и твердостью она ничем не уступала покойному супругу. И поскольку у нее не было времени утверждать свою власть постепенно, то действовала она еще более резко и беспощадно. В этом году вдова Шаретти вконец загоняла их всех, и в Лувене, и в Брюгге. И наконец, с Феликсом зашла, слишком, далеко.