День учителя - Александр Изотчин

Андрею Ивановичу вспомнился его собственный дед, кстати, тезка Аронова-замминистра, если тот, конечно же, не был переделанным в Михаила Моисеем или Менделем. Михаил Сергеевич Нестеров, отец Ольги Михайловны, отсидел при Сталине как раз пятнадцать лет из тех двадцати, к которым его приговорила «тройка». Андрей его не знал. Дедушка Миша умер давно, когда внуку только исполнилось пять лет. Мать рассказывала, что, окончив сельскохозяйственное училище, ее отец был направлен в колхоз агрономом. Он сделал замечание одному из трактористов, работой которого был недоволен, — тот беспробудно пил. Этот мастеровой не растерялся и написал на агронома донос, который попал в руки следователя по фамилии Гуревич. Тот также не растерялся и решил повысить раскрываемость дел о вредительстве, в котором обвинили Михаила Сергеевича Нестерова. Гуревич, по описанию матери, которое она давала со слов своего отца, — здоровый, откормленный бугай — добивался признания, не стесняясь в средствах. Нестерову выбили зубы, раздавили одну из ладоней, с другой содрали ногги — сотрудники НКВД загоняли под них иголки и перестарались. Но упертый агроном ни в чем не признавался до тех пор, пока ему не пригрозили, что арестуют жену. Перед отправкой по этапу Михаилу Сергеевичу дали с ней свидание. Они поженились-то всего за год до ареста, по большой любви. Супруги обнялись на прощание, и бабушка, Лидия Васильевна, с ужасом ощутила, что седой, беззубый человек, в котором она поначалу не узнала своего Мишеньку, сунул ей под кофту тетрадь. Придя домой, она обнаружила, что тетрадные листы были исписаны кровью — тыкая иголкой в руку, Михаил Сергеевич написал жене всю правду о том, что с ним происходило после ареста. Лидия Васильевна начала «писать», «дошла» до Калинина, но все тщетно. Михаил Сергеевич все эти годы рубил лес. В возможность выжить не верилось. Когда однажды зимой его свалил с ног жар, он решил: это конец. Один из бараков в лагере бы специально отведен под трупы, которые там складировали до весны, а когда сходил снег, вывозили и закапывали в одну общую яму. В случае с Нестеровым решили не ждать кончины — он казался безнадежным. Его просто вынесли из лагерной больницы и еще живого сложили в штабель из мертвецов в том стращном бараке. Спас Михаила Сергеевича случай — в лагерь нагрянула прокурорская проверка, бабушка Лидия Васильевна была почему-то уверена, что проверяющие явились чуть ли не по распоряжению Калинина, который подержал-таки в руках ту страшную тетрадь. Женщина-прокурор заинтересовалась складом мертвецов и вошла в барак. Когда она проходила мимо Михаила Сергеевича, у него вывалилась в проход рука. Потрясенная прокурорша (ее фамилию Нестеров так и не узнал), поняв, что в штабели не все окостеневшие, велела разобрать страшную гору и вынуть из-под трупов живого заключенного. Михаила Сергеевича вернули в лазарет и на этот раз вылечили. Он вернулся к жене в 53-м, а через год у них родился их поздний и единственный ребенок — дочь Ольга. Жили они в небольшом городе за Уралом, куда и попал после окончания военного училища Иван Николаевич Мирошкин. Они познакомились с семнадцатилетней Ольгой Нестеровой на танцах, а когда ей исполнилось восемнадцать, поженились. Родился сын Андрей. Через несколько лет глава семейства получил назначение в Заболотск, в училище, которое когда-то заканчивал…

«Погубив десятки миллионов людей, Сталин готовился совершить самое страшное преступление — уничтожить евреев, живших в СССР. В городах устанавливались для них виселицы, готовилась массовая высылка евреев. Но тиран умер, не успев совершить это злодеяние. И все честные люди вздохнули с облегчением. Среди них был мой прадедушка Миша», — Аронов сложил листочки в стопочку и воззрился на учителя. Андрей Иванович вздохнул — надо было как-то отреагировать на фантазии мальчика по поводу якобы готовившейся депортации евреев — и наконец изрек:

— Спасибо, Миша, за интересный доклад. Хотя, конечно, в конце ты что-то напутал. Какие-то виселицы в городах… Никакая депортация евреев не готовилась. Откуда ты это взял?

— Ну, Андрей Иванович, об этом всем известно. Мне папа рассказывал. Кстати, он удивился, узнав, что вы об этом нам ничего не говорили.

— Боюсь, папа что-то напутал.

— Ничего он не напутал. Папа много читает по истории.

— Читать можно разное. Ну, ладно. Ты вот мне лучше скажи. Твой прадедушка участвовал в революционном движении задолго до Октября 1917 года, активно устанавливал советскую власть. Как известно, события 30-х годов естественно вытекают из революции и Гражданской войны. И Ленин, и Сталин были большевиками, состояли в той же партии, что и твой прадедушка. Он не чувствовал свою личную ответственность за то, что произошло в нашей стране после революции?

Судя по выражению лица Миши, эта мысль ему в голову не приходила.

— Не знаю. Мы это никогда не обсуждали.

— Ну что ж, садись на место. Оценка «пять».

Андрей Иванович взглянул на часы — до конца урока оставалось еще пятнадцать минут. «Может быть, кто-нибудь хочет высказаться по поводу доклада Михаила?», — обратился он к классу и, увидев, что руку поднял Леша Марков, обрадовался. В семье Марковых воспитанием Леши, судя по всему, больше всех занимался дедушка — генерал, участник Великой Отечественной войны и убежденный сталинист. Теперь обсуждение точно состоится, дети сцепятся, поспорят, а там и урок закончится. Приняв на себя роль арбитра в споре, который ни к чему привести не мог, Андрей Иванович получил возможность спокойно разглядывать Катю Смирнову и прочих созревших учениц выпускного класса. «Жаль все-таки, что отменили школьную форму. Даже когда в мое время для старшеклассниц ввели синие пиджак и юбку, уже пропало очарование укороченного почти до трусов коричневого платьица и передника. А еще — белые гольфы. М-да», — он мысленно раздел Смирнову, сняв с нее джемпер и джинсы, а затем одел в школьную форму из времен своего детства. Результатом остался вполне доволен: «Почему же из всех одиннадцатиклассниц меня более всего волнует Смирнова? Ведь есть же яркая рыжая длинноногая Косач и эта дура-блондинка Баулина. Может быть, Смирнова — это мой тип? Высокая, развитая, с темно-русыми длинными волосами и голубыми глазами». И тут вдруг Андрея Ивановича озарило: «Ну, конечно! Она чем-то напоминает мне эту бл… ь Ильину. Только волосы та красила в более темный цвет».

С Викой Ильиной Андрей Мирошкин познакомился тем же «пионерским» летом, вскоре после возвращения в Москву. Поначалу-то он, конечно, поехал в Заболотск, к родителям и сестре, откуда они все вместе отправились продолжать строительство дачи, казавшееся бесконечным. Домой Мирошкины приезжали раз в неделю — помыться. В один из таких приездов позвонила Нина Ивановна — московская квартирная хозяйка — и попросила, чтобы «Андрюшенька хотя бы раз в недельку заезжал цветы полить». Сама-то старушка покинула квартиру еще в мае, за цветами следила ее дочь, но вот теперь у той начался отпуск, и она вместе с мужем уезжает к его родственникам на Украину, оставив на попечение Нины Ивановны внучку. Голос у хозяйки был встревоженный. Выяснилось, что она уже три дня сидит в Москве, названивая Мирошкиным. «Я огород и внучку бросила, там теперь Томка кондоебится (Нина Ивановна была женщина простая и частенько отпускала такие вот ненормативные выражения, определяя, в частности, чем именно занимается ее дочь Тамара). Иван Николаевич, я вас прошу, выручите. Ведь свои люди, а Андрюша мне уже совсем как родной», — просила Игнатова (такова была фамилия Нины Ивановны). Иван Николаевич согласился, за что потом и получил нагоняй от Ольги Михайловны, возмущенной чрезвычайно: «Старая ведьма! Нашла себе обслугу. Сама на даче сидит, а Андрюшка будет в Москву таскаться, ее герань вшивую поливать». Мать, подобно Нине Ивановне, формулировала выражения, не стесняясь называть вещи своими именами. «И чего ты согласился, — клевала она отца. — Отказался бы, и все. Не так уж мало мы платим, чтобы ее фантазиям потакать. Сын из лагеря вернулся — лица на нем не было. Ему отдохнуть надо перед началом учебного года. Как-то ведь она обходилась без нас раньше?!» Отец что-то виновато объяснял, но и Иван Николаевич, и Андрей уже уловили в голосе Ольги Михайловны готовность согласиться на новые условия, которые ставила Игнатова, — помогать ей по хозяйству. Видно, платили они действительно немного и потерять угол, который сдавала их студенту Нина Ивановна, не могли — на дворе стояло лето 1992 года, года, в который благосостояние Мирошкиных, впрочем, как и большинства россиян, резко пошатнулось…

Уехав осенью 1991 года в Москву осваивать предметы второго курса, Андрей летом следующего года вернулся в совершенно другой Заболотск — «Башмачок» лихорадило, а следом за ним трясло весь город. Зарплата родителей Мирошкина не зависела от успехов отечественной обувной промышленности, но жалованье библиотекаря стало вдруг, на фоне несущейся галопом инфляции, таким мизерным, что Иван Николаевич в одночасье превратился в единственного кормильца. Раньше он бы отнесся к этому равнодушно — подполковник (теперь уже — подполковник) Мирошкин получал в СССР такой оклад, что его жена вообще могла не работать, и Ольга Михайловна трудилась, чтобы «не скучать дома». Но теперь и содержание старшего офицера казалось небольшим, а расходы он нес немалые — сын-студент, съем квартиры в Москве, подрастающая дочь, нестарая привлекательная жена, дача, наконец… Приходилось крутиться. Андрей часто слышал в разговорах родителей слова, «подработки», «выслуга», «пенсия», «бизнес», но революционно изменить свою жизнь Иван Николаевич пока не решался. В общем, пришлось Андрею ездить в Москву.