Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

В мае 1861 года поэт, уже находясь на «заслуженном отдыхе», запросил ДЛСиХД о выдаче копии со своего формулярного списка. Причина — устройство сына в Санкт-Петербургский университет.

Глава седьмая. Форма дипломатов

Москвич в Гарольдовом плаще…

В XIX — начале XX века вся чиновничья Россия, включая дипломатов, была одета в мундиры. Главным цветом дипломатических мундиров и головных уборов определён тёмно-зелёный, пошивочным материалом являлось сукно.

Дипломаты обязаны были иметь парадную и повседневную форму одежды. В комплект входили:

полукафтан на девяти пуговицах (пуговицы матово-белого цвета, выпуклые), с красным (консульские мундиры — с вишнёвым) суконным же воротником и обшлагами, с чёрной подкладкой (шёлк или саржа);

вице-полукафтан;

мундирный фрак с чёрным воротником и двумя рядами по шести пуговиц в каждом;

сюртук двубортный на шести же пуговицах;

жилет из белого или чёрного сукна;

галстук шёлковый чёрного или белого цвета;

шпага обычная, гражданская;

перчатки белые замшевые;

треугольная шляпа;

фуражка тёмно-зелёного же сукна с чёрным околышем;

пальто (двубортное, с двумя рядами пуговиц по шесть штук в каждом, подбой из чёрного стамеда, зимний воротник может быть меховым) или

шинель с капюшоном и чёрным подбоем (зимний воротник может быть с мехом).

Разработаны были также образцы летней одежды для консульских чиновников, работавших в жарких — восточных — странах.

Примечательно, что белые пуговицы на дипломатическом мундире были яркой отличительной чертой внешнего вида дипломатов. Когда великий князь Михаил Николаевич (1832–1909), председатель Государственного совета, решил похвалить своего статс-секретаря А. А. Половцова за дипломатическую сноровку при решении какого-то дела, он употребил следующее выражение:

— Вам надо бы выдать белые пуговицы.

В апреле 1897 года министр М. Н. Муравьёв оповестил всех господ дипломатов о введении новой парадной формы одежды, для ношения которой были оговорены следующие случаи: а) закладка и освещение церквей, спуск кораблей на воду, прибивание знамён и штандартов, публичные собрания, акты, экзамены; б) церковные парады, военные учения, лагерные сборы, походы, маневры; в) вызовы в суд; г) заседания кавалерских дум и собраний и д) командировки по делам службы.

Дипломаты называли новую форму одежды «муравьёвской».

В предметы дипломатического гардероба теперь входили: сюртук из чёрного сукна, двубортный, гражданского покроя с «юбкой» до колен; воротник тоже чёрный, бархатный и отложной, без выпушек; пуговицы серебряные с орлом по шесть штук на борт, по две малые пуговицы на рукавах и по четыре — на карманных клапанах; концы воротника с обрамлениями из серебряных знаков с изображением двуглавого орла на венке из дубовых и лавровых листьев;

жилет чёрного сукна или белого пике с шестью пуговицами;

галстук чёрный шёлковый произвольной формы;

фуражка с козырьком из чёрного сукна офицерского образца с алой (для старших классов) и вишнёвой (для прочих чиновников) выпушкой;

шпага гражданского образца с темляком;

сапоги короткие без шпор;

пальто двубортное офицерского образца чёрного сукна с серебряными пуговицами, как на сюртуке;

плечевые знаки — продольные погоны из серебряного плетёного шнура (первые четыре класса имеют генеральский шнур);

тужурка — укороченное пальто.

В летнее время дипломатам, работающим в жарких странах, вместо фуражки разрешалось носить пробковые каски, обтянутые белой материей. В восточных странах дозволялось носить шашки офицерского образца — например в Персии.

Новая форма, как водится, была кое-где встречена без особого энтузиазма. Государство явно пошло на удешевление и упрощение одежды дипломата, и это понравилось далеко не всем. Консул в Штетине Гамм направил в Центр подробное письмо о том, как ему пришлось присутствовать на спуске крейсера «Новик» и как невыгодно смотрелись дипломаты на фоне бравых военных моряков, сохранивших в своей парадной одежде треугольные шляпы. Консул осторожно спрашивал, не соблаговолит ли начальство сохранить в парадной одежде дипломатов красиво смотрящиеся треуголки. Ответ Департамента личного состава и хозяйственных дел был строг и неумолим: положение о форме одежды уже утверждено самим императором, и об изменениях в нём не может быть и речи. К тому же треуголки, по мнению руководства, доставляют большие неудобства (по-видимому, имелось в виду их свойство при сильном порыве ветра слетать с головы).

Не предусмотрена была форма и для жарких стран, например для Индии. Вице-консул генерального консульства в Калькутте Л. X. Ревелиотти, приглашённый на коронационные торжества короля Георга V, проходившие на площади Дурбар, вспоминал, что стояла такая жара, когда любой, не защитивший свою голову от солнечных лучей, скончался бы от солнечного удара. Он заказал для себя и для сопровождающего лица тропические каски (шлемы), а с отличительными знаками пришлось импровизировать на ходу, нацепив на них спереди государственную эмблему — двуглавых орлов, а кокарды с галуном — сбоку. «Барон Буксгевден (директор ДЛСиХД. — Б. Г.) упал бы в обморок, узнав об этом», — пишет он в своих воспоминаниях.

Глава восьмая. Назначение на загранслужбу

Мы все глядим в Наполеоны…

Упомянутый выше А. А. Нератов, никогда не выезжавший на заграничную работу, был, конечно, исключением. Большинство дипломатов стремились выехать на работу в миссию, посольство или консульство. В те времена положение сотрудников центрального ведомства и сотрудников загранучреждений, как и теперь, отличалось коренным образом: за границей можно было приобрести бесценный опыт, служившие за границей имели более живую и интересную работу, они быстрее продвигались по служебной лестнице и получали несравнимо более высокое жалованье. Не всем выпадало «счастье» покинуть скучную канцелярскую работу Центра и окунуться в иной мир, поэтому ревность к «счастливчикам» была сильной и естественной, не без неприязни.

Но эти законные стремления дипломатов, особенно начинающих, не всегда были выполнимы. Во-первых, вакансий за границей, как правило, оказывалось меньше, чем желающих их занять. Во-вторых, в Министерстве иностранных дел существовал негласный порядок, согласно которому за границу направляли часто не тех, чья подошла очередь, а тех, кто сам или чьи родители обладали связями, то есть, грубо говоря, по блату. Способных и умных, но безродных, в чиновничьей России жаловали редко.

За право выехать за границу шла иногда подспудная, а иногда и открытая драчка. В ней самое активное участие принимали послы. Они пытались «вытащить» к себе в посольства «нужных» людей, в то время как в Центре на этих людей были иные планы, и понятия «нужных» людей у послов и руководителей центрального аппарата часто не совпадали.

О ненормальной обстановке вокруг назначений на заграничную службу было широко известно всем, только признаваться в этом никто не хотел. Существовали «хорошие» страны, например страны Европы, в которые назначали дипломатов часто по протекции, и «плохие» (страны Востока), куда ехали люди по долгу службы. Барон П. Л. Унгерн-Штернберг, отвратительно зарекомендовавший себя в войне с японцами (он был в числе первых офицеров броненосца «Николай I», который сдался японцам в плен, но был оправдан военным судом), по рекомендации родственника, бывшего министра юстиции графа Палена, поехал в «престижную» командировку в Копенгаген на должность второго секретаря. Посол, барон К. К. Буксгевден, честный и принципиальный служака, давая своему соотечественнику характеристику, писал в 1912 году в Центр, что «…обладая весьма недостаточным общим образованием», барон Унгерн-Штернберг «ничего не предпринимает для восполнения пробелов в своих познаниях», «является совершенно неподготовленным для канцелярской работы» и большую часть времени проводит за игрой в бридж и теннис с офицерами императорских яхт, стоящих в Копенгагене.

Первый секретарь посольства в Лондоне, известный нам П. С. Боткин, принявший при Извольском активное участие в реформировании Министерства иностранных дел, писал Ламздорфу: «Посольства, где жизнь приятнее и веселее, сделались положительно недоступными для большинства чиновников, оставаясь привилегией лишь некоторых… Постоянные исключения, оказываемые в пользу одних и в ущерб другим, положительно деморализуют нашу дипломатическую карьеру, увеличивая горечь и разлад, существующие между заграничными чиновниками и центральным ведомством».

В ответном письме Боткину товарищ министра В. С. Оболенский-Нелединский-Мелецкий (1848–1907), не моргнув глазом писал, что «подобные случаи неизвестны».