Волк: Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

На следующий день я проснулся около полудня с жуткого бодуна. С танцами вышел относительный облом: девчонка, которую я приметил в поле и с такой заботой и вежливостью прикармливал разговорами, заявилась со своим парнем. Мексиканская музыка была слишком меланхоличной, так что почти все мое время и деньги ушли в бар по соседству с танцзалом. Я пил текилу, гонял в музыкальном ящике кантри и, почти не переставая, болтал с филиппинским сборщиком бобов, утверждавшим, что мексы хотят его выжить. Затем слопал в мексиканском ресторане огромную сборную порцию и с трудом нашел свой отель. Стоило мне щелкнуть выключателем, ровно десять тысяч тараканов нырнули в укрытие. Хорошо, что я не боюсь ползучих тварей, даже пауков. Засыпал я под тиканье, с которым эти твари падали с потолка на кровать. Я кричал «шу», но им было по фигу. Я поехал в город на автобусе, ловко устроившись рядом с симпатичной девчонкой, но она не пожелала со мной разговаривать. Да, моя маленькая, я психопат, насильник и наперсточник. Из комнаты на Гуф-стрит я смотрел, как мимо проезжают таксомоторы, грузовики и надменные посыльные на мотоциклах, похожих на высокие обезьяньи клетки. На скатку в шкафу никто не позарился, до платы за жилье оставалось на неделю меньше, и у меня в кармане опять было семь долларов, которые я намеревался спустить на радости этого города. Утром я купил карту и начал прогулки.

Во мне живет постоянное стремление перетряхивать память — события, угодившие в провал между радостью и абсолютным омерзением, изгоняются прочь. Кое-кто даже видит пользу в отвращении к жизни. Я часто думаю о самой простой доброте — об официантке из ресторана на окраине Хебера, Юта, пустившей меня поспать на столе в задней комнате. Или как я сидел на тюке сена в кузове грузовичка вместе с детьми одного ранчера, а сам ранчер вел машину через Уинту и горы Уосатч и передавал мне назад бутылку. Или о старом школьном друге, приславшем мне пятьдесят долларов, мол, «раз ты там занялся искусством, тебе, наверное, приходится несладко». Он недавно посмотрел биографический фильм о Винсенте Ван Гоге. Или женщина, с которой я познакомился неподалеку от Сэтер-Гейт в Беркли когда бродил по университетской библиотеке и робко пытался что-то там найти. Никто, правда, не задавал вопросов. Она работала помощником библиотекаря и потратила не один час, раскапывая для меня материалы о прованских поэтах. Меня они не особенно интересовали, но сама идея показалась неплохой. В полдень мы гуляли в саду рядом с библиотекой, о чем-то говорили, и я пригласил ее на ужин. Мы сели на траву, и только тогда она сказала, мол, нет, вряд ли у меня хватит денег кормить кого-то ужином. Я сказал, что немного скопил, поскольку живу в пустом многоквартирном доме за Грин-стрит вместе с восемью или девятью такими же бездельниками, по большей части молодыми безбашенными травокурами. Она была немного простовата, но очень мила. После работы мы пошли к ней домой, где я целый час просидел в душе, потом разгуливал в пижаме ее мужа, пока она стирала мою одежду. С мужем они разъехались и сейчас оформляли развод. Лет тридцать пять, слегка полновата на мой вкус, но, как ни странно, у меня не было лучшей любовницы. Очень прямодушная, в отличие от молодых девчонок, никаких сложностей и уверток. Когда я уехал от нее через неделю, у меня не было ощущения потери, потому что не было и привязанности — очень взрослый, нежный прощальный поцелуй, и вот автобус едет через залив; благодаря человеческой еде я потяжелел по крайней мере на семь фунтов и пахну мылом после ежедневного душа. Насыщение.

В старших женщинах, я имею в виду от тридцати пяти до пятидесяти—шестидесяти, есть некая избыточность. Приятно, когда тебе рады и не нужно много часов подряд вымаливать допуск к табакерке. В этом нет ни капли снисходительности, только наблюдение, случившееся в двадцать один год. Никакого тебе долгого и мучительного петтинга, шатающихся походов домой и болезненных осложнений, известных как любовное помешательство, оно же спермотоксикоз. Подъем без спуска. Может, в последнее время стало лучше, когда полным ходом развернулась эта новая секс-культура. Помню, как простоял два часа в книжном и прочел всю «Лолиту», после чего с мутными глазами выполз на улицу — жадным, едва оперившимся нимфолептиком. Власть литературы. Или что там говорил в «Финнегане» Иэруикер — «Всем ролям этой лучшей из игр я выучился у моей старой норвежской Ады». Всем известно, сколь сладки юные загорелые или безупречно розовые тела, персиковая мельба или crêpes suzette.[71] Но это предполагает карьеру Дон-Жуана, на которую уходит много времени и что-то есть подозрительное в постоянном желании протыкать непроткнутое. Боб говорит, я первый, первый, первый, как будто открыл новую землю или вакцину. Наверное, археологический инстинкт. Стремление втиснуться, а не погрузиться, — и о какой адекватности может идти речь, если ты оказался среди тех, кто первым покрыл телку. Помню, год назад я возвращался после полуночи из Барстоу, автобус ехал сквозь невидимую зелень долины Сан-Хоакин, а рядом со мной сидела девушка, свежая после Лас-Вегаса и полувыпускного бала, в белом атласном платье и хрустальных туфельках. Длинные загорелые ноги. Не знаю, зачем мне это, сказала она, когда после часового щебета мы начали обниматься. Тянулся изумительный французский поцелуй, и чинарик обжег мне пальцы. Не мог же я бросить его на платье. Трудно управиться на автобусном сиденье, пришлось в итоге ограничиться ее умелой ладошкой. В темноте нас окружали раздраженные пожилые граждане. Влага на трех моих пальцах смазывала ожоги — революция в фармакологии, к рассвету все прошло.

Я вернулся в «Висячие сады» и обнаружил, что скатку украли. По пути до Бродвея и Коламбуса мы с приятелем из Альбукерке выпросили денег, которых должно было хватить на какую-нибудь еду, спички и галлон вина. Неделю назад мы сперли галлон вина у бакалейщика, но тогда пришлось бежать во всю прыть десять кварталов по Чайнатауну, и мой друг потерял один сандалет. Еду мы оставили про запас — всю, кроме пакета сладких рогаликов, травы, вина, — и полезли к башне Койт, чтобы устроить в кустах небольшой пикник. До изумления пьяные и укуренные одновременно, мы смотрели, как выползает из далекого дока огромное судно «Мэтсон-лайн».[72] Когда-нибудь все это будет твое, Мэй Лу. Все вообще. Прямо к нашим кустам направлялись два полицейских, и Уолтер проглотил последний косяк. Что вы тут делаете, ребята? Любуемся прекрасным городом, сэр. Отсюда такой замечательный вид. С полицией лучше всего кокетничать, это их возбуждает. Даже если они бывшие морпехи, все равно помнят палаточные игрища бойскаутских времен. Уолтер прекрасно с ними управился — полицейские ушли искать настоящих преступников, хотя мы-то ими и были, особенно когда Уолтер предложил продекламировать только что вдруг сочиненное им стихотворение под названием «Мужчины в синем». Они сказали, чтобы мы валили отсюда побыстрее, а то нас, неровен час, обчистят. Мама дорогая, опасно же у вас тут, сказал я.

Мы спустились с холма к рогаликовой кофейне «Сосуществование», где какой-то английский репортер угостил нас пивом и макаронным салатом в обмен на весьма сомнительные сплетни о гремевшем совсем недавно Сан-Францисском Ренессансе. Уолтер утверждал, что настоящий ренессанс происходит в Канзас-сити и что англичанину нужно лететь туда первым же самолетом, пока все не кончилось. Я слопал еще одну порцию макаронного салата, пока не кончилась щедрость патрона. За соседним столиком прикрывался газетой человек в деловом костюме. Мы сказали репортеру, что это федеральный наркоагент и что англичанина, поскольку он англичанин, сейчас депортируют за портфель с килограммом дури. Мы вышли и несколько часов простояли на углу перед кофейней, болтая с безымянными знакомыми. Самым интересным из них был Билли-кот, часто компании ради покупавший нам пожрать. Его законная жена работала по договору — сорок долларов за услугу. Билли-кот пару раз ссужал меня двадцатками и напоминаниями о том, скольких трудов стоят ему эти деньги. Еще у Билли имелись две студентки, сидевшие под кайфом на тайном складе в Чайнатауне, где, по его словам, их продержат еще не меньше двух лет. К тому времени он сможет на них положиться, поскольку других белых мужчин они не видят. Он утверждал, что обычно делает пять сотен в день, и я склонен верить — из этих денег минимум сотня уходит на порцию героина, и Билли всегда очень красиво одет. Я как-то ужинал с ним и с его женой, и почти весь вечер мы под разговор закатывали колесо за колесом. Билли постановил, что, пока его жена ебется за деньги, все в порядке, но стоит ей хоть с кем-нибудь лечь в постель бесплатно, это будет считаться изменой и потребует наказания. Сама эта мысль поразила мою протестантскую голову. Воистину развратные люди, а я тут сижу с ними и разговариваю, как ни в чем не бывало. Она смеялась и рассказывала истории про «джонов», по большей части пузатеньких заседателей, как у них ни разу в жизни толком не стояло, но при этом они хотят, чтобы друзья считали их половыми гигантами. Легко, отвечала она, и они всякий раз умоляли ее никому ничего не говорить. Кому она может что-то сказать? — удивлялась она вслух. Я ушел от них, разозлившись из-за студенток, которых держат в неволе. Билли сказал, что они привыкли и с нетерпением ждут его еженедельных визитов, но, если надумают сбежать, он сделает им «чик-чик» — это означало разрез ножом или бритвой вдоль носа, затем через верхнюю и нижнюю губы. Не всякий врач сможет аккуратно заштопать, а Билли сказал, что это обычное наказание для особенно непослушных блядей. Я был подавлен, как никогда прежде. Бедные девушки с очередью из китайцев. Изо ртов несет снежными грушами. После того вечера я стал держаться от Билли подальше.