Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов - Марат Абдуллаев

ни старался я сосредоточиться на чем-нибудь другом, два белых яблока неизменно возникали перед глазами, и мне было стыдно за себя, за свои глаза, за дурные мысли и чуть-чуть – за девушку, которая не может решиться хотя бы на такую фразу: «Прекратите лапать меня глазами, хам!»

И вдруг, сам того не ожидая, я брякнул:

– Девушка, хотите, я вам на ладошке погадаю?

Я, конечно, слышал что-то о хиромантии и даже знаю, что на ладони есть, например, «линия жизни». И только.

К моему удивлению, девушка согласилась и даже протянула руку. Я взял ее легкую узкую ладошку, испещренную сотней линий, черточек, пересечений, перевел взгляд с двух крепких белых яблок на лицо и попросил другую руку, правую: дескать, гадать следует только по ней.

Лицо у нее было приятным, по крайней мере, анфас. А вот профиль несколько портил нос – прямой, длинный, идущий от бровей. Хотя в этом и была какая-то чертовщинка: два разных лица одного и того же человека.

Учено нахмурив лоб и слегка шлепнув ладошку, чтобы ее расслабить, я начал «гадать».

– Тэкс, сначала выясним как вас зовут.

Выискав две пересекающиеся в виде буквы «М» черточки, я ткнул в них пальцем и развернул ладонь в сторону девушки, как бы демонстрируя, что в гадании я профессионал:

– Видите это? У вас на ладошке все написано. Вы – Маша или Марина. Угадал?

Она рассмеялась, и я понял, что попал в точку.

– Так, Маша или Марина? – допытывался я, продумывая уже следующий свой шаг.

– Маша, – смеясь, ответила она.

Меня, как незабвенного Остапа Бендера, понесло. Что, честно говоря, не представляло особой сложности. Ибо большинство из нас, ездящих в маршрутках, – люди с вполне стандартной биографией, в которой, если и были завихрения, можно было сориентироваться в пять минут.

Так, сами того не заметив, мы оказались у станции метро «Улица 1905 года».

– Скажите, – поинтересовалась Маша, как только мы шагнули в спасительную прохладу вестибюля, – вы действительно все видите на ладони?

– Я вижу абсолютно всё.

Она помолчала, видимо, набираясь решимости сказать что-то важное. И, наконец, решилась:

– Ничего, если я приглашу вас к себе?

***

Сумрак небольшой Машиной квартиры показался мне уютным и символическим. Тяжелые шторы, прикрывающие стремительно синеющие окна, слабое мерцание ночника в виде кувшинки и темно-коричневый антиквариат интерьера располагали исключительно к душевному времяпрепровождению. Однако прежде чем его начинать, я вышел на такую же, выполненную в старинном стиле, кухню, чтобы выпить из-под крана воды, а заодно собраться с духом.

– Вы где? – позвала меня Маша.

Вернувшись в комнату, я обнаружил Машу, стоящую ко мне спиной у двуспальной кровати как раз в тот момент, когда она гасила ночник. Блузка уже лежала на прикроватном столике, так же как и брошенный поверх блузки бюстгальтер. Всё остальное, вероятно, полагалось снимать мне.

В плотной и сумеречной тишине я отчетливо слышал стук собственного сердца.

Маша повернулась ко мне и я, честно говоря, не сразу понял, кто (или что) стоит передо мной. В темноте Машины глаза загорелись ярко-малиновым светом, как крупные диоды. В следующее мгновение из ее рта выскочил темный, раздвоенный, как у змеи, язык и, преодолев добрых три метра, отделяющих меня от Маши, обмотался вокруг моей шеи.

Холодея от ужаса и не имея ни малейшей возможности даже крикнуть, я скорее инстинктивно схватил язык рукой, пытаясь ослабить хватку. Но язык оказался прочным, как трос, и скользким. Омерзительно шипя, Маша дернула меня к себе, да так резко и с такой силой, что я буквально впечатался лицом в два ее обнаженных белых яблока с мелкими коричневыми сосками.

Последнее, что я запомнил, прежде чем потерять сознание, – легкий запах кладбищенских тюльпанов, исходящий от ее грудей – теплых, упругих и сохраняющих форму даже без бюстгальтера.

***

Очнувшись в подземном переходе в компании двух бомжих, которым, как оказалось, я принес из близлежащего супермаркета бутылку водки и коробку конфет, я обнаружил в себе одну странную особенность: видеть прошлое конкретного человека и его будущее, вплоть до смерти.

Бедные бомжихи, когда я с ужасом вглядывался в их заскорузлые, побитые цыпками ладони, даже не подозревали, что им оставалось жить несколько минут. Но и я был хорош, поначалу воспринимая их неминуемую гибель, как результат собственного оцепенения. Ибо не понимал, что или кто мог умертвить несчастных в пустынном переходе посреди ночи в сей момент.

Но вот в конце перехода замаячила и стала к нам стремительно приближаться фигура еще одного несчастного. С рыком: «Вот где выпропадаете!» этот тоже, очевидно, бомж, с печатью смерти на лице, вынул из кармана потрепанного пальто гранату РГД и принялся колотить ей моих визжащих собутыльниц.

Я едва успел выскочить в противоположный выход перехода, когда оттуда ударил хлопок взрыва, вынесший на улицу облако пыли и копоти…

Дома ладони моих родных выглядели для меня маленькими телевизионными мониторами, в которых прокручивалась их прошлое и, не менее стремительно, – будущее, при вглядывании в которое мне хотелось выть и рвать на себе волосы.

Любой случайный прохожий, попутчица или попутчик виделись мною, как в рентгеновских лучах, с той только разницей, что картинка ежесекундно менялась и ее распирало от наслаивающихся друг на друга изображений, сопровождаемых всеми существующими человеческими эмоциями и ощущениями.

Одна моя знакомая в «моих» мониторах увяла на глазах, другая – вспухла, как дрожжевое тесто. Старость неизменно переламывала моих подруг пополам, а то и просто вбивала в коленные чашечки, оснащая болячками и пустотой одиночества. Человеческие жизни, как соринку, увлекало ветром, болтало в пыли, окунало в лужи, поднимало к солнцу и неизменно забрасывало в канализационные стоки. А главное каждый, кто попадался мне на глаза, волочил за собой собственную карму, словно корова – вымя, не чувствуя и не видя ее, тем более – не понимая, что сосуд вот-вот разорвется от переполнивших его пороков и грехов…

***

– Ну, где же вы? – вновь позвала меня Маша из комнаты.

– Иду!

С этими словами я допил стакан воды, выключил кран и практически на цыпочках прокрался к входной двери. Маша, должно быть, все же услышала щелчок замка, но меня это уже не волновало.

Быстро преодолев лестничные пролеты ее подъезда, я выскочил в освежающую синеву сумерек и побежал к метро.

– Мужчина! Мужчина! – промычал кто-то мне в след, когда до дверей вестибюля в пустынном переходе оставалось не более двадцати шагов.

На картонке из-под телевизора LG, постеленной на плиты перехода, сидели две пьяные бомжихи. Что-то (что?) вдруг повернуло меня к ним.

Мир иной

Ужас от пережитого до сих пор преследует меня ночью и днем. И я ничего не могу с этим поделать. Даже сейчас, когда пишу эти строки, которые, надеюсь, послужат для кого-то уроком.

Три года назад у меня родилась дочь. К тому времени помимо основной работы я вовсю шакалил на стороне. Сначала –