Серенада - Джеймс Кейн

Я не знал, как посмотрит на это Хуана, но, к моему удивлению, упрямиться она не стала и сказала, что хочет пойти.

— О да! Я хотеть, очень. Эта мисс Чэдвик, я видела ее в cinema. Она очень красивая.

С утра пораньше я отправился на студию пересняться в одной сцене и напрочь забыл о вечеринке. Вспомнил я о ней, только когда вернулся домой. Хуана плескалась в душе, готовясь к выходу. К этому времени я уже обзавелся полным набором голливудской вечерней одежды, переоделся, вышел в гостиную и стал ждать. Примерно через полчаса появилась она. Ощущение было такое, будто меня ударили под дых. Оказывается, сегодня она самостоятельно отправилась по магазинам и приобрела специальный наряд для вечеринки. Известно ли вам, каким представляет себе вечерний туалет мексиканская девушка? Платье из белого шелка с красными цветами, красный цветок в волосах, белые туфли с рубиновыми пряжками. Бог знает, где она умудрилась раздобыть все это. Прямо Рамона на воскресной прогулке. Я было раскрыл рот сказать, что это никуда не годится, но вместо этого обнял и притянул ее к себе. Ведь она для меня старалась. И вместо шляпы решила взять красную rebozo. Вечер был теплый, особой необходимости в шляпе не было, и я смирился, ладно, так и быть. Но когда она накинула шаль, стало еще хуже. Эти rebozo вяжут вручную, но не из шерсти, а из хлопка, как и все остальное в Мексике. Нет сил передать вам, как чудовищно выглядела она в этом платье, туфельках и хлопковой шали, накинутой на голову.

Не успели мы войти, как Чэдвик повисла у меня на шее, но при виде Хуаны улыбка застыла у нее на лице, а глаза приобрели змеиное выражение. Там уже собралось человек двадцать-тридцать, и она представила нас, но не каждому гостю в отдельности, а всем вместе. Стояла рядом с нами и металлическим голосом выпаливала имена. Затем усадила Хуану в кресло, подала ей бокал, положила рядом на столик пачку сигарет и этим ограничилась. Больше она ни разу не подошла к ней, и другие женщины тоже. Я сел в другом конце комнаты, через минуту меня окружили гости, в основном дамы со своей типично голливудской трескотней — громкой и в то же время совершенно бесцветной. Видимо, они считали непременным признаком наивысшего голливудского шика ругаться, точно погонщики мулов, и высматривать в каждой мелочи что-то непристойное. Я отшучивался в том же духе, но все время следил краем глаза за Хуаной. И думал о том, как мягко и вежливо она всегда говорила, в жизни не произнесла грязного или неприличного слова, с каким достоинством держалась, пока ее представляли, и как пошло ведут сейчас себя эти дамочки. Я почувствовал, как в горле растет ком. Да кто они такие, что посмели бросить ее вот так, одну, с бокалом и пачкой «Кэмела»?

Джордж Шульц, делавший оркестровку для «Баньяна», подошел к пианино и начал наигрывать мелодию.

— Ну что, малыш, споем?

— Жду не дождусь.

— Тогда из «Травиаты»?

— Естественно.

— О'кей, тогда вперед!

Он заиграл вступление к «Di Provenza il Mar». Но ком в горле душил меня. Я подошел к Хуане:

— Идем. Нам пора домой.

— Ты не петь?

— Нет. Идем.

— Эй, ну что же ты? Тебе выступать.

— Что?

— Здесь ты начинаешь.

— Я не начинаю.

— Да в чем, черт подери, дело?!

Мы вышли, оделись, и Чэдвик проводила нас до дверей.

— Похоже, вы недовольны вечеринкой?

— Не очень.

— Взаимно. Только в следующий раз приходи без этой дешевой мексиканской шлюшки, которая…

Она оказалась первой женщиной, получившей от Джона Говарда Шарпа хорошего пинка. Она взвизгнула, откуда ни возьмись выскочили три или четыре парня, нечто вроде ее телохранителей, так и горя желанием заступиться за бедную беззащитную женщину и показать, какие они крутые. Я посторонился, давая им возможность выйти на улицу. Я хотел, чтобы они вышли. Просто Бога молил. Но они остались. Я взял Хуану за руку, и мы направились к машине.

— Следующего раза не будет, детка.

— Я им не нравиться, милый?

— Судя по всему, нет.

— Но почему?

— Не знаю.

— Я делать что-то не так?

— Ты все делала правильно. Была самой милой и славной.

— Я не понимать.

— И незачем стараться. Но если еще хоть раз кто-то посмеет обидеть тебя, дай мне знать. Это все, о чем я прошу. Дай мне знать.

Мы отправились в «Голондрину», мексиканский ресторанчик на Олвера-стрит, эдакий маленький уголок Мексики в Лос-Анджелесе, с mariachis, глиняной посудой, скверным столовым серебром и прочими атрибутами. Раз уж она специально для меня нарядилась, я просто обязан устроить ей праздник, пусть даже для этого придется перевернуть вверх дном весь город. И она получила праздник. Прежде мы ни разу сюда не заходили, но стоило ей появиться в дверях, как все они тут же подошли, окружили и принялись болтать и смеяться. Она снова была дома. Пара на сцене спела в ее честь особый куплет, а она вынула из прически цветок и бросила им, и они с ним танцевали, а потом устроили настоящее представление. Оно сводилось к набору довольно грубых каламбуров в стиле «кукарача», почесыванию живота, выкатыванию глаз и щелканью пальцами, но ей все было смешно, и мне поэтому тоже. Впервые в жизни я испытал к Мексике теплые, дружеские чувства.

Потом я пел. Появление звезды экрана в общественном месте — событие, но мексиканцы в таких случаях никогда не выдают своих эмоций и умудряются вести себя так, словно вообще вас не замечают. И мне пришлось самому искать гитару, зато потом я превратился в царя и бога. Я пел для нее, для ресторанной певички, специально изобразил что-то танцевальное, чтоб публика могла поплясать, а потом мы все вместе пели «Голондрину». И ушли только где-то часа в два ночи. Легли в постель, и, когда она уже спала в моих объятиях, я вспомнил, как мерзко с ней обошлись, и во мне вновь закипел гнев. И я понял, что ненавижу Голливуд всеми фибрами души и жду не дождусь часа распрощаться с ним навсегда.

Согласно контракту, меня в течение трех месяцев могли задействовать еще в одной картине, срок этот истекал 1 апреля. И вот перед самым Рождеством я получил телеграмму из Нью-Йорка от моего агента, где сообщалось, что будто бы мной заинтересовались в «Мет» и она просит у меня разрешения, пожалуйста, пожалуйста, дать ей полномочия на дальнейшее ведение переговоров. Я заметался и завопил как безумный.

— Что ты так кричать, милый?

— Вот, читай. Учат же чему-то у вас в школе, так что вот тебе и практика. Прочти — и поймешь, что мы упустили.

— Что есть «Мет»?

— Лучшая в мире опера, вот что. Самая большая в Нью-Йорке. И они зовут меня, меня! — Агентша никогда не послала бы такую телеграмму, не имея на то самых серьезных оснований. Появился шанс вновь заняться самым главным и любимым делом своей жизни, а я связан этим проклятым контрактом по рукам и ногам и должен сняться еще в двух картинах. Сама мысль об этом была невыносима.

— Почему ты тогда сниматься в кино?

— Связан контрактом, я же говорил. Должен.

— Но почему?

Я попытался объяснить ей, что такое контракт. Напрасный труд. Индейцы сроду не слыхивали ни о каких контрактах. Благополучно жили без них с времен Монтесумы и сейчас живут.

— Кинокомпания, ты делать ей деньги, да?

— Да, и много денег. Я им ни цента не должен.

— Тогда все правильно, ты ехать.

— Правильно! Разве я не выколачивал из них каждый доллар дубинкой? Разве поднесли бы они хоть чашечку кофе, если б благодаря мне билеты на их фильмы не распродавались с такой бешеной скоростью? Разве они уважают мою профессию?.. Но ехать нельзя. Там написано черным по белому, чернилами.

— Тогда зачем оставаться? Почему не петь эта самая «Мет»?

Вот вам и аргумент. Раз неправильно, несправедливо, ну их к дьяволу. Я взглянул на нее — она лежала на постели голая, прикрытая лишь краем rebozo, и я ощутил, что заглядываю в глубину тысячелетий, но теперь эти тысячелетия уже не казались мне такими темными и бессловесно-тупыми, как прежде. Действительно, почему нет? Я вспомнил о Малинче[60], о том, как она помогла Кортесу подняться на вершину мира и как звезда его закатилась, когда он решил, что она не нужна ему больше.

— Я думаю, ты петь эта самая «Мет».

— Но негромко.

— Да.

— А я думаю, какая ты у меня славная и умная девочка.

На следующий день я заскочил к адвокату. Он умолял меня не делать глупостей.

— Во-первых, если вы нарушите контракт, они постараются превратить вашу жизнь в сущий ад, по судам затаскают. Знаете, как они допекли этими повестками самого Джона Дэмпси? Ах, не знаете… Так вот, он из-за них титула лишился. И вас припрут к стенке за неустойки. От одного слова «суд» начнет тошнить.

— Но ведь для того и существуют адвокаты, верно?

— Да, разумеется. Лучше всего нанять в Нью-Йорке, чем-то он, думаю, поможет. Но платить все равно придется, и много. И потом, вы ведь не можете позволить себе нанять столько адвокатов, сколько они. У них их целая свора.