Гипотеза Дедала - Лев Александрович Наумов

человек, он – гений. – О, как много это слово значило для Маеса! – Разве я не предупреждал? Разве я не повторял это десять раз?» Лоуви смутился. Он же не слышал ничего, что тогда сказал Хукстра. А вдруг агент и правда предупреждал? О каких рекомендациях, в сущности, меценат может говорить? О пролетевших мимо ушей?! Честный предприниматель, он крайне конфузился всякий раз, когда кто-нибудь ловил его даже не на лжи – это было исключено, – но на невинных ошибках и противоречиях. Клаус заметил, как собеседник переменился в лице, потому спешно продолжил, чтобы приободрить «крупную рыбу»: «Но только такие люди, как Ниманд, и могут создать что-то великое. Поверьте, он уже создает. Геен мне рассказывал, мы виделись на днях в парке». Маес поблагодарил, откланялся и отошел, огорченный еще больше. Расстройства добавила ревность. Черт побери! Значит, кому-то его подопечный рассказывает о своей работе!.. Но почему же не ему?!

В последующие месяцы писатель в салонах так и не появлялся. Однако с тех пор Лоуви регулярно прогуливался по старому Брюссельскому парку в надежде столкнуться с ним случайно, коль скоро Провидению это будет угодно. Обычно он брал с собой на прогулку маленькую дочь. Опять же, как человек «практический», он рассудил, что разумно будет совместить меценатские дела с отцовским долгом.

Девочке было полтора года, она совсем недавно начала ходить, все ей было в новинку и вызывало неподдельный восторг. Почтенный воротила гостиничного бизнеса наблюдал за ней, совершающей неловкие, но уже вовсе не робкие шаги, разглядывающей предметы – камни, деревья, скамейки, ограду, – открывающей для себя пространство за пределами их огромной квартиры в центре города. Неожиданно Маес подумал, что в мире искусства чувствует себя таким же восторженным младенцем, который так же странно шагает, так же безудержно радуется…

Особенно девочку поражал снег. Дочь просила отца лепить для нее снежки. Холодная, грязная, унылая белая масса почему-то привлекала и завораживала ребенка. Лоуви этого не понимал, но подчинялся. Получая неказистые, хрупкие комки снега – меценат делал их неумело, хотя очень старался, – она громко кричала от восхищения и бегала с ними, окрыленная, счастливая. Освоившись на улице, девочка начала предлагать свое сокровище, кусковое счастье, другим детям. Исполненная радости, она мчалась с неказистой порцией восторга в руках к тем, кто постарше. Последние отворачивались, делая вид, будто ничего не замечают. Они поступали так отнюдь не из злобы, напротив, это было стеснение в сочетании с совершенной детской честностью. Их действительно не интересовал младенец, да и снег давно не вызывал такого восторга.

Дочь Маеса была готова отдать незнакомым ей маленьким людям самое дорогое, а те воротили носы… Сердце отца обливалось кровью. Да даже если бы они брали дары его малышки, разве эти злополучные снежки значили бы для них так же много?! Меценат остановился. Вся эта ситуация вплоть до мельчайших деталей напоминала его путь в искусстве. И вот, стало быть, Геен, который был куда «старше» его в мире прекрасного, отвернулся. Волнение перерастало в злость.

В то же время попросту прекратить перечисления денежных средств автору Маес не решался. Точнее, будучи честным человеком, не мог. Но главное, он не терял надежду. Ведь предположение о том, что Ниманд в настоящий момент занят чем-то важным и именно из-за работы не выходит из дома, не посещает салоны, не ищет встречи с благодетелем, представлялось наиболее желательным объяснением происходящего. А отказаться от выплат значило бы предать этот прекрасный сценарий, перечеркнуть и лишить права быть воплощаемым в реальности прямо сейчас.

После еще нескольких месяцев бесплодных ожиданий и прогулок по парку Лоуви начал более активные поиски. Удивительно, но адрес Геена не знал никто. Меценату встречались люди, видевшие его недавно, завтракавшие с ним утром того же дня, и даже они не могли сказать, где он живет. Один из издателей Ниманда утверждал, что тот заходит к нему регулярно, и предложил передать записку. Лоуви мгновенно и с охотой согласился, а вот над содержанием депеши пришлось размышлять долго. Должна ли она быть исполнена возмущения? Нужно ли потребовать чего-то от подопечного или же сдержанно выразить недовольство? А может, стоит написать как ни в чем не бывало – судя по разговору с Клаусом, у них так заведено? В своей жизни он составил столько деловых бумаг и писем, но оказался в замешательстве… Меценат решил, что не нужно быть многословным, а потому начертал на бумаге лишь: «Милостивый государь, соблаговолите связаться со мной. Маес». Подумав еще немного, добавил: «P.S. Это срочно!» – после чего указал свой адрес.

Вновь последовали месяцы бесплодного ожидания, в ходе которых Лоуви воистину был близок к тому, чтобы снять наглеца с довольствия. И когда он уже почти решился, внезапно получил ответное и довольно обстоятельное послание. В письме Ниманд благодарил, извинялся, после чего сообщал, что пока не может встретиться, поскольку – и в этом, безусловно, главная заслуга принадлежит меценату – близок к тому, что поразит всех. Обратный адрес указан не был.

Депеша в высшей степени обрадовала Маеса. Геен будто почувствовал все то, что беспокоило благодетеля, и написал именно так, как нужно, ответив по каждому волновавшему пункту, не забыв ни единого! Что ж, видимо, и у него была прекрасная интуиция. Лоуви успокоился… но только на полгода. По истечении этого срока через уже проверенный канал – того самого издателя – он направил автору следующее, куда более многословное коммюнике, в котором все еще достаточно любезно, но настойчиво просил рассказать о проделанной работе, а также намекал на необходимость встречи. Через несколько месяцев пришел ответ. На этот раз кратким был Ниманд. Он писал, что если Маес и дальше будет его отвлекать, то ни один из них ничего путного не добьется. Меценат оказался в ловушке. Засыпа́ть Геена посланиями не имело смысла. Однако Лоуви решил во что бы то ни стало найти писателя и высказать ему все, что он думает о его выходках, хотя понимал, что главным мотивом была вовсе не жажда словесного возмездия, а неудержимое любопытство. Что же там сотворил этот странный, непонятный, неблагоразумный, какой-то «дикий» человек? И ведь Маес по праву причастен к этому неизвестному, но – он был убежден – наверняка прекрасному детищу! Почему же безжалостный автор до сих пор отлучает его?!.

Много месяцев, а может, даже лет минуло. Все это время меценат разыскивал Ниманда, обходя многочисленные литературные уголки города, задавая каждому встречному вопрос о том, не видели ли они писателя. От волнений и бесплодности усилий Лоуви постарел быстрее, чем до́лжно. Казалось, поиски будут продолжаться