Определенно голодна - Челси Саммерс

гриб и аккуратно выкручивал его. Затем он старательно заполнял ямку, подобно хирургу, сшивающему рану, чтобы в будущем году здесь снова вырос трюфель. Мы нашли три — каждый не больше шарика жевательной резинки, но когда Сальваторе вытаскивал из земли эти крошечные, похожие на головной мозг плоды, воздух полнился их мощным ароматом. Если верить преданиям, когда-то давно трифулау для охоты использовали свиноматок, потому что трюфели источают феромоны хряков. Просто свиньи надеялись, что их хорошенечко трахнут, а находили всего лишь лакомый гриб — своеобразная метафора современных женщин и пирожных. Но лично я в любом случае предпочту трюфель.

В конце концов мы сдались. Нам пришлось инсценировать находку фотогеничного tartufo bianco. Мы предвидели такой сценарий. Почему белые трюфели такие дорогие? Да просто потому, что они крайне редки. И если черные можно даже выращивать самостоятельно, то в алхимии белых науке еще предстоит разобраться. Именно поэтому, а еще потому, что их страшно полюбили японцы и американцы, они и стоят так дорого. Мы достали белый трюфель размером с мяч для гольфа и отдали его Сальваторе, который вначале осмотрел его оценивающим взглядом ювелира, неохотно согласился, после чего осторожно положил на землю.

Гай сделал несколько снимков — вот Стелла находит гриб, вот Сальваторе выкапывает его. Простите, что говорю сейчас правду, но мы все подделали. Солнце уже совсем взошло, когда мы объявили окончание охоты и разошлись по машинам счастливые, что наконец-то избавились друг от друга. Помахав на прощание Сальваторе и его веселой собаке, мы с Гаем и Джованни отправились в мою любимую тратторию недалеко от Ла-Морры. Она совсем крошечная, всего на шесть или семь столиков, которые почти всегда заполнены местными виноделами. Эти ребята ненавидят есть всякое дерьмо. И уж если вы находитесь в винодельческой стране, прежде всего узнайте, где они обычно обедают, и отправляйтесь туда же.

Весь следующий день Джованни был явно недоволен. В нем вообще было мало приятного, что вполне объясняется его фрукторианством. Мы ругались — он за рулем, я на пассажирском сиденье. Примерно час назад мы выехали из ресторанчика Ла-Морры, о котором много рассказывали поклонники агротуризма. Восторг переполнял меня. Тартра пьемонтесе, крошечные порции заварного сырного крема с трюфелями по-пьемонтски; сангуиначи — пьемонтские кровяные колбаски, такие густые и темно-медные, что их послевкусие еще долго остается во рту; инсалата ди карне крудо — мясной тартар, увенчанный тонко порезанным трюфелем; брассато аль Бароло — райски нежная тушенная в вине говядина. Все такое невероятное. Я была готова раздеться и нагишом валяться во всех этих тарелках.

Джованни же был в бешенстве. Владелец ресторанчика отказался приготовить банья кауду, масляный соус с анчоусами, только без анчоусов. Так что пришлось довольствоваться салатом из белой фасоли и ризотто, которое еле согласились приготовить на овощном бульоне. Бедный веганский дурак. Его потрясывало от ярости, я же пребывала в благостном легком опьянении от еды и вина, точно японская корова, счастливо ожидающая хорошего массажа перед тем, как ее забьют.

— Тебе, — сказал он, — слишком интересны слова. Что такое слова?

При этом он сделал губами что-то вроде «пф-ф-ф-ф» и передернул плечами. Все это было похоже на то, как ветряная мельница крутит свои лопасти.

— Да, — ответила я. — Я писатель, и слова для меня очень важны.

— Слова, — он выплюнул эту фразу так, точно это было проклятие. — Важно то, что вот здесь, — он стукнул себя кулаком в грудь, — а слова — это ничто, это… — Тут он набрал побольше воздуха, надув щеки, и выдохнул все на меня. — Мне и так понятно все, что надо, стоит только посмотреть в твои тигриные глаза.

Ладно, подумала я, только какого ж хрена мы сейчас спорим. В льдисто-голубом свете приборной панели «фиата» костлявые запястья Джованни казались призрачными.

— Мои тигриные глаза, — повторила я.

Он посмотрел на меня.

— Раньше у тебя были глаза волка, а теперь — тигра.

Глаза тигра, возбуждение от боя. Машина повернула, деревья казались такими близкими, что едва ли не цеплялись за нее. Джованни неотрывно следил за дорогой. Я тоже. Мы вместе следили за ней. Но машина все равно налетела на что-то колесом.

Какая-то шишка. Даже не очень большая.

— Какого хрена, — выругался Джованни по-итальянски и съехал на обочину, насколько это вообще было возможно на такой узкой дороге.

Включив аварийные огни, он пристально посмотрел на меня и открыл дверцу, чтобы проверить колесо.

Я попыталась открыть пассажирскую дверцу, но машина была прижата к ограждению, за которым открывался провал, ведущий куда-то далеко вниз, в пьемонтскую черноту, я хорошо видела его в свете луны и огней «фиата».

Я слышала, как Джованни бормочет что-то, и в боковое зеркало видела, как он стоит чуть отклонившись назад. Из замка зажигания торчали ключи.

Я устала. Честно. Страшно устала спорить и защищаться перед человеком, который мне даже не очень-то и нравится. Устала от попыток расшифровать его непостижимые итальянские идиомы и совершенно невозможные убеждения нового века. Устала от тигриных глаз и его вонючих ног, от осознания того, что Джованни относился к мужчинам, что любят женщин, которым он даже не нравится. Я устала от того, что он мне не нравится. Я смотрела на ключ в замке зажигания. Так что я просто закрыла дверцу, пристегнула ремень безопасности, повернула ключ и оставила Джованни посреди дороги возле отбойника.

Вождение в этот раз показалось мне возрождением. Я опустила окно и позволила струям холодного воздуха омывать меня, точно они вода. Я ехала и представляла себе, как сейчас увижу маленькую таверну и наконец выпью там граппы. Мне очень хотелось выпить. Я смотрела на небо и ветви деревьев, которые мелькали в нем точками и тире, точно азбука Морзе. Два луча от фар «фиата» сходились впереди, точно судьба, создавая конус тишины и покоя.

Но вдруг я почувствовала нечто вроде вины. Я оставила своего любовника с какой-то шишкой посреди дороги, во тьме. Причем дорога эта была слишком узкой, а тьма там, куда не доставали огни фонарей, — совсем непроглядной, точно океанская бездна. Я притормозила. Затем совсем остановилась. Сделала разворот на три точки и поехала обратно к Джованни, вглядываясь в эту черную тьму, ища его и предчувствуя новую ссору. Я вся сжалась внутри, ожидая его ярость, но ощущение не показалось мне слишком уж неприятным.

Я ехала, и возвращение казалось мне более долгим, чем побег, хотя, возможно, я просто ехала медленнее. Костяшки пальцев совсем побелели и в свете приборной панели стали напоминать голубоватый рубец. Дорога повернула. Из-за поворота я увидела, как на фоне призрачных деревьев вырисовывается фигура Джованни.