Неонигилизм - Андрей Никифорович Андреев

....Какая производительная и созидательная работа поможет теперь. До тех пор пока человек не поймет, что свобода внутри нас, что он должен быть не носителем, а им самим, т. е. идеалом; тирания будет менять только свою скорлупу, оболочку.

Но смущаться не приходится: частной собственности сопутствуют городовой и тюремщик, как охранители ее, воры — как нарушители ее, и революционеры — протестанты против нее; между защитниками собственности, уголовными и преступниками политическими скользит агент-провокатор, и иначе не может быть.

Провокатор, как гремучая змея, предупреждает: держись на стороже, не развешивай уши и не сантиментальничай.

Вошедшие в революцию „из моды“ при приближении ее в ужасе скроются „за рубеж“. Скатертью дорога. Слабые духом уйдут и не будут излишним балластом, а сильным, укусы ее не страшны, они еще более закалятся.

Жизнь — борьба.

Аристотелевский „катарзис“ представляется мне: жизнь как свободно избранная деятельность, под предводительством правдивой воли и просвещенного, самоопределяющегося разума, не признающего добра и зла...

Слышали „стон“ и „плач“ сыча, что предвещает несчастье; „он чувствует приближение смерти“, говорили некоторые заключенные — так действует на суеверный ум негармоничные звуки и атавистические предрассудки.

Бррр.... Выдавленные из орбит стеклянные глаза и вывалившийся длинный, прикушенный язык — куда как неприятно.

Должно быть люди бывают предрасположены к родам смерти: я бы желал переменить „петлю“ веревки на пулю в нёбо и печь крематория, но, за неимением „гербовой“ надо довольствоваться обыкновенной.

Хрустнут разрываемые позвонки, „сверкнет“ в мозгу сноп яркого света — „звезды посыплются“ и, последней мыслью моего „я“, вероятно будет та, что она сама разделяется на двое и последними вспышками гаснет, как потухающая без масла лампада......

Ночью казнили троих, но „взяли на тихую“, как тать в нощи. Что значит практика!

На утро возле бани был виден сырой след: палачи мыли руки после каннибальского пира. Клич римлян: „Христиане-душители“ осуществился теперь и оказался верен.

Завещанный символ: „Приимите, ядите, сие есть тело мое“, стал жутким кощунственным фактом.

Чай, прогулка, обед... чай, ужин, поверка, как будто ничего не произошло.

Трупы и трупы.... Гекатомбы человеческого мяса были принесены „Богу“ во имя Его власти. Тысячами гибли христиане в колизеях римлян-язычников; новая идея увлекла их, „Дух Божий“ почил на них.

Но, когда христианство осилило своих врагов, то в свою очередь стало казнить „язычников“, — они поменялись ролями. А Бог, все требовал жертвоприношений.

Средние века зажгли костры, и христиане начали самоуничтожение. Церковь изживала самое себя; на месте ее появилась новая власть — светская. Вместо богов небесных родились боги земные, и вновь потекли реки крови.

Но новая власть породила и новых борцов.

Рыдали воли шли на эшафоты и гильотины: их увлекала и на них почила „идея свободы“.

И им удавалось побеждать своих врагов, и они были у власти, — она же их и погубила.

Власть, да будешь ты проклята! Она проходила через все века истории, и лучшие умы своего времени не могли отделаться от нее; если бы и Христа поставить у „кормила правления“, то он не был бы им и она его развратила бы. Люди с благими намерениями и действуя во имя „свободы“ захватив „гражданскую“ власть в свои руки, первым долгом занялись бы уничтожением своих противников; они забыли или не додумались еще, что человек не должен быть средством, ни даже целью, но самоцелью, — забыли, что и ад в своей основе имел добрые пожелания.

....И вот, истина „безвластия“, как струя животворящей воды, показалась из-под моря крови и она растет, ширится и уже имеет своих героев.

Изнанка цивилизации породила „мучеников коммуны“.

Бастилия и Петропавловка, Новая Каледония и Сибирь и сотни других кладбищ усеяны носителями этой великой идеи.

Собственность и власть — два Кита-Дракона, на которых зиждется и страдает в корчах общество; весь мир от края до края ополчается на великий с ними бой, и боги небесные и боги земные теряют свои престолы.

В смертном испуге и с пеной у рта власть хватается как утопающий за соломинку, не стесняясь в средствах, и — люди гибнут.

Эх, если бы шапку-невидимку! то-то бы: размахнись рука, раззудись плечо! Но разве наши враги имели ее?

Молчаливая, круговая порука ради корыстных целей сцементировала их; все совершалось без заклинаний и чар.

Берегитесь же гасители неугасимого огня: день страшного суда приближается!

Наступает четырнадцатое утро, но утренняя заря чуть-чуть занимается.... и еще могут прийти.

Профессиональная любовница, наша прародительница, Ночь — устала; под поцелуями лучезарного Гелиоса она начала дрожать и опускать отяжелевшие веки на свои черные карбункулы; но повернувшись на другой бок ускользнула от его жарких объятий.

Привет Солнцу! Тень ночная удаляется от меня; стрелка твоих часов гонит ее во мрак и показывает на свет; но я готов. Я омылся банею возрождения и, как русский крестьянин, чуя смерть, меняет ризы свои на чистую белую рубашку, жду часа смертного....

Мне иногда рисовалась мещанская идиллия: „мирный владелец“... „свежая белолицая бабенка“.. и „маленькие Чичиковы“.., но, как видно, Создатель сотворил меня из другой глины.

Как противно издыхать на больничной койке или стариком, цепляющимся дрожащими руками за убегающую жизнь. Нет.

Как воин на своем посту, выпустив последний заряд во врага, покажу, как нужно умирать; перед смертью я засмеюсь в лицо им, под прожитым своею кровью распишусь и погружусь в Валгаллу Небытия....

Привычка к чтению не оставляет меня и теперь но иногда, как турок, которого спрашивали — читает ли он книги, говорил: „Зачем мне чужие мысли, когда у меня есть свои“, тем более в настоящее время, и чтение оканчивалось.

Мне думается, что книга есть своего рода опиум, без которого не может обойтись культурное человечество, но необходимость в ней слишком велика и удовольствие через-чур исключительное, и это превышает вред, наносимый тем, что внушает принимать многое на веру и подчиняться чужому авторитету; но и он может быть устранен, когда человек станет меньше заботиться о хлебе насущном и у него будет достаточно времени для самостоятельного мышления и проверки научных аксиом, а тогда наука не будет привилегией „избранных“ и потеряет свой классовый односторонний характер.

....Часов в 10 утра открылась камера и помощник радостно-ехидно сообщает: „Вам дарована жизня. Поздравляю“!

Спасибо.

О, ирония. Моментальная и быстрая смерть заменена бессрочной, медленной смертной казнью.

Что это. Не начинается ли суета сует и всяческая суета?

Неужели теперь я не смогу думать и сказать сам себе: „Дерзай“!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .