Танец с мертвецом - Ричард Пратер

Официант в белом пиджаке и соломенной шляпе с короткими полями принес меню. Я просмотрел перечень предлагаемых напитков и, решив, что сегодня вечером можно не быть чрезмерно осторожным, заказал коктейль «Кровь пантеры». Ужин я не заказывал. Выпивка позволит мне продержаться до того момента, когда мы будем на баньяновом дереве.

Коктейль мне подали в высоком, хорошо отполированном бамбуковом цилиндре, из которого торчал цветок. Когда коктейль поставили на стол, цветок завял. Это должно было бы меня насторожить, но не насторожило. Я лихо, с жадностью и беззаботно — по-мужски проглотил одним духом почти половину напитка. Крепости он оказался необычайной, градусов под двести.

Я воспарил над сиденьем стула на два дюйма и прошипел:

— Х-у-у! Х-а-а!

Потом я опустился, не способный двигаться и говорить.

Официант стоял рядом со столиком, улыбаясь. Наверное, такое зрелище он уже наблюдал не раз. Садист.

Я спросил:

— Что это было? Расплавленная лава?

— Ром, — ответил он, — различных сортов. Водка, коньяк, жгучий перец...

— Жжет он что надо.

— ..джин и вермут.

— Ага. А больше там ничего не было? Жидкости для бальзамирования или еще чего? Он продолжал улыбаться:

— Только кровь недавно убитой пантеры.

— Эту до конца не убили. Она жива и кусается.

Он отошел, потирая ладони, словно ученый-маньяк. Может быть, он хотел напоить меня, а может быть, он и был ученый-маньяк. Если кому-нибудь потребуется что-нибудь покрепче, то официантам придется ходить со шприцами в руках и колоть клиентов. Ничего более крепкого быть не может.

Но я ошибся. То есть в тот момент я просто не знал.

Лоана.

Огни померкли. Я отодвинул бокал, подумав, не начинаю ли я слепнуть. Но это просто пришло время шоу. Конферансье-гаваец вышел на площадку, на него направили луч прожектора. Он немного поболтал, что-то спел. Маленькая девушка ростом в пять футов управлялась с шестифутовым хула-хупом. Девушка-японка исполнила какую-то песню исключительно через нос.

И наконец конферансье сказал:

— Леди и джентльмены, малихинис и камаайнас, — наша несравненная Лоана!

Она вышла на танцевальную площадку. На ней было бледно-голубое холомуу — платье, которое носят многие гавайки, обтягивающее грудь, талию и бедра и потом свободно ниспадающее. Музыканты, сидевшие в глубине площадки, заиграли мелодию, которую мне раньше слышать не доводилось. Мягкая, нежная, немного грустная. Это был гавайский танец — хула, а не таитянский.

На площадке ничего не было, освещение напоминало лунный свет. И Лоана двигалась, как сама музыка. Бедра медленно покачивались, руки взлетали, а ладони как бы растворялись в воздухе. Длинные черные волосы свободно опускались на спину, прикрывая плечи. Губы ее шевелились, словно она пела про себя.

Это было редкое зрелище — развлечение, которое не только развлекает, но захватывает. Это было колдовство, движения ее — серебро в лунном свете, мягкие, как ветерок, нежные, как темнота. Она завораживала публику. И меня.

И все это лишь покачиванием бедер, движением рук, ладоней и пальцев? Этим и еще кое-чем. Мастерски исполненная хула всегда несет в себе частичку особой полинезийской прелести и очарования, которых нет в других танцах; но в исполнении Лоаны это было подлинное волшебство.

Я не отрывал от нее глаз, от находящихся в тени лица и тела, но внутренним взором я видел море и ночной прибой, песок под ее босыми ногами, пассат в верхушках пальм. Все танцы всех смуглокожих девушек с блестящими глазами от древних, древних времен на островах, не имеющих названий, до наших дней — все они сконцентрировались в Лоане, в ее крови, чреслах, руках и глазах.

Закончив танец, она слегка наклонилась вперед, сложив ладони перед грудью. Грохнули аплодисменты. Лоана выпрямилась, уронила руки вдоль тела и, улыбаясь, смотрела прямо на меня.

Бешено аплодируя, я кивнул ей.

Опять появился конферансье. Шоу продолжалось. Сначала кто-то пел, потом был комик с обычными шуточками. Потом мужчина с громадными мышцами в лава-лава[13] исполнил танец с саблями. Он танцевал вокруг сосуда из черного металла, из которого вырывалось пламя, сверкали острые кинжалы. Когда он ушел, пламя все еще вырывалось из сосуда.

И опять появилась Лоана. На этот раз не гавайская хула, а таитянский танец. Темп музыки участился, она стала громче и неистовей. Удары барабанов и «клик-клик» деревянных ударных, резкие аккорды струнных и хрип духовых инструментов. Неожиданно на площадке появилась Лоана, она почти вбежала, высоко держа голову, выдвинув высокую грудь и крутя-вертя бедрами в такт быстрой музыке.

И костюм у нее был другой. Сейчас на ней была лишь узкая полоска ситца на груди и два кусочка такой же ткани на бедрах — один спереди и один сзади. Они соединялись узлами с каждой стороны, низко опускаясь на бедра, ниже пупка спереди. Казалось, что повязка вот-вот упадет, соскользнет с бедер вдоль длинных блестящих ног.

Нет, это вам не грациозная хула. Это была дикая таитянская оргия содрогающихся грудей и бедер, неистовая сексуальная атака, воспламеняющая чресла, подлинный таитянский танец, заставляющий кровь кипеть.

Она двигалась по площадке, потом остановилась около сосуда с огнем, отблески которого затрепетали на ее изгибающемся теле, ступни оставались неподвижными, а все остальное тело содрогалось, вибрировало, повязка на бедрах колыхалась, груди трепетали. Она повернулась.

И вдруг все кончилось. Так же неожиданно, как появилась, она исчезла.

С минуту я не двигался, а потом подозвал официанта. Он подошел, улыбаясь.

— Еще один коктейль «Кровь пантеры», пожалуйста, — сказал я.

Через пять минут, пройдя вдоль края танцевальной площадки, около моего столика остановилась Лоана:

— Мистер Скотт?

Я встал и пододвинул ей стул:

— Шелл. Садитесь, пожалуйста.

Она переоделась. Сейчас на ней было темно-голубое холомуу с белыми пятнами. Она села и непринужденно спросила:

— Что это? — указывая на мой коктейль.

— "Кровь пантеры".

— О Господи.

— Да. На нем должна была быть предупредительная надпись: «Постоянным клиентам не подается». — Она засмеялась, и я добавил:

— Я не собирался брать второй, но после ваших танцев мне необходимо было восстановить силы.

Она улыбнулась:

— Так вам понравились мои танцы?

Я кивнул.

Улыбка ее стала шире.

— Я видела, что вы... сопереживаете.

— Неужели вы видели меня так хорошо?

— Да, я почти все время наблюдала за вами.

— Я этого не чувствовал...

— Да, вы не смотрели мне в глаза.

— Да, гм, если припомнить... Что вы делаете, когда освободитесь?

Теперь я посмотрел в ее глаза. Они были бархатные, почти такие же черные, как ее длинные густые волосы. Горячие глаза, в которых появилась улыбка, как и на ее теплых ярких губах. Мы еще несколько минут непринужденно поболтали. С ней было удивительно легко, и мне нравилось слушать, как она говорит. И по телефону у нее был низкий и мягкий голос, но сейчас он, исходя из ее уст, был золотисто-вибрирующий. Ока, легко смеялась шуткам, и только через какое-то время я упомянул имя Уэбба.

Сделал я это, спросив, видела ли она Уэбба на Гавайях.

— Да, видела. Он мне сказал, что только приехал и хочет убедиться, что я буду на празднике по случаю годовщины журнала. И все, мы с ним и говорили-то минут пять.

— Это было в его первый приезд? Где-то числа шестого-седьмого?

— Да, примерно так.

— Вы встретились здесь, в клубе?

— Нет, у меня дома. В «Пеле» я работаю всего четыре дня, с субботы.

— А перед этим вы где работали?

— В ресторане «Прибой» — в июне и июле.

— А в августе?

Она слегка нахмурилась:

— Я не работала, валялась на пляже — маленькие каникулы.

— На материк вы не ездили?

— Нет, а что?

Я улыбнулся:

— Видимо, я не ошибусь, сказав, что вы не выходили замуж за Уэбба?

— Замуж за Уэбба? — засмеялась она слегка озадаченно. — Нет, конечно. Я не замужем и не знала, что он женат.

— Он зарегистрировал свой брак здесь тринадцатого, прилетел и в тот же вечер был убит. С минуту она молчала.

— Убит? Как? Автокатастрофа... или что-нибудь еще?..

— Нет, его застрелили.

Мы еще несколько минут поговорили, но было ясно, что она ничем мне помочь не может. После их встречи они с Уэббом больше не виделись и, пока я не упомянул его имени, она даже не слышала ничего о нем. Я спросил ее об Эде Грее. Она знала его, знала, что он — владелец «Пеле», но с того времени, как она месяц отработала в «Алжире», ничего о нем не слышала, не виделась с ним. Он ей, по ее словам, не нравился. И она ничего не знала о Пэйджин Пэйдж.

В конце концов я сменил пластинку и спросил:

— Так вы будете на празднике в честь годовщины журнала в следующую субботу?