Когда мы встретимся - Ребекка Стед

— Ты не виноват, — быстро сказала я. — Он… — Но что говорить дальше, я не знала. Потому что вообще-то он был виноват. Конечно, он не хотел, он и представить себе не мог… Но если бы он не побежал за Сэлом, а Сэл не выбежал бы на дорогу, то ты, наверное, сейчас был бы жив…

Зубной врач внимательно глядел на нас.

— Если вдуматься, — сказал он, кивая в сторону двери, — пожалуй, лучше помолчать.

Время ползло. Полицейские топтались под дверью, стучались, говорили по рации, снова стучались, уходили, возвращались, стучались, потом стали выкрикивать через дверь: «Смотрите, доктор, если его в кабинете не окажется, вам же будет хуже» — и все такое.

А зубной врач кричал в ответ что-то про анестезию, и про застывающий пломбировочный материал, и что у него только две руки, и прочую чушь.

Маркус смотрел в пол. Только теперь я заметила, что пол был выложен белыми шестиугольниками, точно как у нас в ванной. Мой мозг немедленно принялся превращать шестиугольники в привычные фигуры и цветы. Как ни странно, это успокаивало.

Потом Маркус произнес, очень тихо:

— У меня есть старший брат. Энтони.

Я уставилась на него.

— Просто объясняю, почему я тогда ударил твоего друга…

— Сэла! Его зовут Сэл. Господи, да почему же ты никогда не помнишь ничьих имен!

— Т-с-с! — зашикал на нас врач.

Маркус еще сильней понизил голос.

— За день до того, как я ударил Сэла, мой брат сказал что-то про подружку другого парня. Просто пошутил, наверное. Но тот парень прижал Энтони к машине и стал избивать…

Я вспомнила. Мы с Сэлом тогда еще перебежали через дорогу, чтобы обойти эту драку. Значит, это был брат Маркуса — тот парень, который все пытался увернуться, сползти с капота, и все получал удар за ударом…

— Кажется, я видела. Он был в кепке?

Маркус кивнул:

— Да. Он всегда в ней ходит.

— И что ты тогда сделал?

— Ничего. Я стоял в дверях подъезда и смотрел. А потом Энтони мне говорит: «Тебе что, даже в голову не пришло мне помочь? Даже мысли не мелькнуло, да?» Сказал, что я не брат, а непонятно что.

— Но эти парни старше тебя и сильнее, — сказала я.

Маркус помотал головой.

— Не в этом дело. Я их не боялся. Просто мне казалось, что все это ко мне никак не относится. Что я сам по себе. Иногда я так задумываюсь, что прохожу мимо собственного дома. Эти парни меня не трогают. Считают, что я какой-то не такой. Так оно и есть, я не такой, как они. Так вот, Энтони мне сказал: «Когда-нибудь ты кому-нибудь вмажешь. И тебе кто-нибудь вмажет. Тогда до тебя дойдет. Хоть что-то. Может, ты хоть чуть-чуть начнешь разбираться в жизни». И мне захотелось начать разбираться в жизни. В людях. Хоть чуть-чуть. Поэтому на следующий день я подошел к Сэлу и ударил его. И стал ждать, пока он даст мне сдачи. Стоял и ждал, как придурок. Но он просто сложился пополам и заревел. И я ушел. А Энтони заорал мне вслед: «Какого черта?! Ты что, сдурел?» А потом, дома, он сказал: «Ты зачем его стукнул? Он же меньше тебя! Ты вообще ничего не соображаешь?» Сказал, что меня только могила исправит.

Я еще не додумалась, что ответить, как вдруг Маркус выпучил на меня глаза:

— Слушай! Так это ты там была тогда? С плакатом!

Тут уже у меня отпала челюсть:

— Ты только сейчас это понял?!

Он кивнул.

— Интересный плакат. Меня давно интересует феномен зевоты. Я читал одну статью про…

Но тут раздался знакомый звук — быстрое цоканье каблучков по каменному полу. Маминых каблучков. Я шикнула на Маркуса и прижалась ухом к запертой двери, хотя врач изо всех сил махал руками, чтобы я вернулась на место.

— Добрый день, джентльмены, — услышала я мамин голос, — я из адвокатской конторы «Эйбл и Стоун». Могу я вам помочь?

— Только если у вас есть ключ от этой двери, — проворчал один из полицейских.

— Я только что говорила со школьным секретарем. — Мамин голос приближался. — Насколько я поняла, вы хотите побеседовать с учащимся по имени Маркус Хейлбронер?

— Да, ну и что?

— Как вам наверняка известно, мистер Хейлбронер несовершеннолетний. Мы можем на несколько минут пройти в канцелярию, и вы введете меня в курс дела относительно того, в чем его обвиняют. Разумеется, с самим мистером Хейлбронером вы не сможете поговорить до тех пор, пока его родители не будут уведомлены о происходящем. Идемте, господа?

Один полицейский чертыхнулся. Второй сказал:

— Ладно, идем. Все больше толку, чем топтаться в коридоре.

И они ушли.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнул зубной врач. Маркус было встал, но врач остановил его: — Ну-ка сядь. Она их еще не выпроводила.

Прошло еще минут пятнадцать. Маркус смотрел в пол, врач ходил туда-сюда по кабинету, я смотрела в окно. Наконец мы снова услышали в коридоре стук маминых каблучков.

— Они ушли, — крикнула она из-за двери, — открывайте!

Я распахнула дверь. На пороге стояла мама в серой шерстяной юбке и пиджаке в тон, волосы были убраны в тугой узел на затылке. Я обхватила ее за тонюсенькую талию, едва не сбив с ног, крепко прижалась и ощутила на голове ее руку.

— Давайте попробуем разобраться, что все-таки стряслось, — сказала мама. — Ну, кто начнет?

То, о чем не получается забыть

Оказалось, что в полицию заявила Белл. Она все видела в окно своего магазина и решила, что Маркус нарочно преследовал Сэла и заставил его выбежать на дорогу. Так что маме удалось все уладить. Она собрала три заявления — от Сэла, которому пришлось подписываться левой рукой, от меня и от Белл, — и в полиции сразу закрыли дело, а мама одевалась как взрослая целых три дня подряд.

— Знаешь, тебе обалденно идет деловой костюм, — сказал Ричард.

Я думала, мама примется его отчитывать, но она взяла его за руку и сказала:

— Спасибо, ваше совершенство. Услышать такое от вас — большая честь.

У нее был счастливый вид, и в тот миг казалось, что они просто не могут не пожениться. Однако ключ она ему так и не дала.

А потом мама повесила костюм на плечики в шкаф, а я засунула все твои записки обратно в коробку, запихнула ее под кровать и больше на них не смотрела.

Потом настал день рожденья Аннемари, на котором было два торта: несъедобный, который испекли мы с Джулией, и очень вкусный, который испек папа Аннемари.

Время шло. Аннемари и Джулия помогли мне установить на Главной улице детскую площадку. Джей Стрингер наконец-то утвердил проект Джулии с летающей тарелкой. Я стала постоянно ходить в туалет с Алисой Эванс — мы с ней придумали тайный знак, так что ей больше не приходилось танцевать мексиканский танец на полях сомбреро. Мы с Маркусом при встрече здоровались и даже останавливались поболтать — конечно, если он меня замечал, то есть примерно в половине случаев. Я еще несколько раз поцеловала Колина. И подозревала, что Джей Стрингер набирается храбрости, чтоб поцеловать Аннемари. Поцеловать Джулию, по-моему, никто не осмеливался.

Сэлу сняли гипс, и он снова стал играть в баскетбол за домом. Пару раз я махала ему из окна, а однажды он сам меня позвал и спросил, не хочу ли я посмотреть на его трехочковый бросок. Он выстраивал этот бросок минут пять, а потом промазал, но я все равно похлопала, и он поклонился.

Я старалась забыть о человеке, который смеется. В смысле, я старалась забыть о тебе. Но у меня не получалось. Одна вещь не давала мне покоя: то письмо, которое ты просил меня написать.

Это ты и должна рассказать мне в письме. Это — и все, что к этому привело.

Пожалуйста, отдай мне письмо сама. Где меня найти, ты знаешь.

Когда стараешься забыть, ничего не получается. Наоборот, еще лучше запоминаешь. Но я все равно старалась забыть и не думать о том, что все время о тебе помню.

А потом, три недели назад, маме пришла открытка с «Пирамиды».

«27 апреля, студия ТВ-15». Твое последнее доказательство.

В тот день я приняла решение: перестать забывать и начать думать. И теперь вся история выстроилась у меня в голове, по порядку.

И вот я думаю, не начать ли мне писать это письмо, хотя ты умер и, скорее всего, похоронен на том острове. И, может быть, если я его напишу, то наконец перестану думать о тебе, раз и навсегда.

Пирамида — 20 000

Ричард, Луиза и Сэл поедут с нами в студию ТВ-15 канала Эй-Би-Си на Западной Пятьдесят восьмой улице — смотреть, как мама будет выигрывать двадцать тысяч долларов.

— Миранда, принесешь мне свитер с мелкими пуговками? — спрашивает мама. Она нервничает, и голос у нее от этого слишком тонкий. — Если там будет холодно, я не смогу сосредоточиться.

— Мам, — говорю я, — теплынь на улице.

— Вот именно. Значит, они включат кондиционер. Значит, будет холодно.

Я достаю свитер и снова смотрюсь в зеркало на дверце маминого шкафа. На мне новые джинсы и рубашка с длинными рукавами, на которых вышиты цветы, — я одолжила ее у Джулии. Ричард даже туфли мне начистил до блеска своей специальной щеткой. Я пробую распушить волосы, но мозг говорит: «Что ты делаешь? Ты же прекрасно знаешь, что твои волосы не распушаются!» — и я прекращаю это занятие.