Помоги другим умереть - Елена Арсеньева

– Послушай, – сунула она трубку Эмме. – Наш-то герой не так прост, как кажется!

– Вот те на! – пробормотала та с негодованием. – Неужели по сотовому говорит? Разорит же контору! Надеюсь, хоть это не по межгороду?

Женя поглядывала на нее искоса. Лицо у Эммы было крупное, с резкими, выразительными чертами, и пожар негодования полыхал в этих чертах очень ярко. С чего это ее так разобрало? Неужели только из-за денег агентства? Почему именно сегодня прорезалась такая бережливость? Или Эмма раздосадована, что не может наложить лапу на этот разговор? В том смысле, что какая-то часть жизни Грушина вдруг ускользнула от ее неослабного внимания. Она любила казаться всезнающей, между делом щеголять перед другими сотрудниками «Агаты Кристи» информацией, которая могла быть доступна только директору или агентам-разработчикам. Оказывается, Эмма регулярно подслушивает разговоры шефа и даже не делает из этого тайны! С ума сошла, что ли? Если Грушин узнает, он ее мало что уволит. Эмма говорила, меньше знаешь – лучше спишь, но знала достаточно много. Может быть, дело даже не ограничивалось телефонными разговорами. Не исключено, что и сейф Грушина не так уж надежен, как ему кажется.

Женя подошла к окну, чтобы Эмма не могла увидеть выражения ее лица, и воскликнула:

– Какая потрясающая машинка!

Она надеялась, что голос прозвучит достаточно искренне, хотя мысли ее в тот момент были весьма далеки от сверкающей «Мазды» цвета морской волны с серебром.

Эмма… Она никогда не скрывала, что Грушин ей нравился. А он не только не обращал на нее никакого внимания, но явно предпочитал другую. Женю предпочитал! И вот на ее глазах искренняя привязанность Эммы к Грушину превратилась в иронически-дружеское подхихикивание. Но, похоже, Эмма смеялась прежде всего над собой. Впервые Женя задумалась, насколько искренне подруга советует ей расстаться со Львом, найти себе другого. Грушин вполне мог бы стать этим другим – его и искать не надо. Наверное, Эмме больно. Она одинока, Грушин – тоже. Эти два одиночества могли бы составить неплохую пару, не путайся подруженька под ногами.

Беда в том, догадалась Женя, что Эмма искренне желает добра всем троим: себе, ей, Грушину. И терпеливо ждет, пока все само собой образуется: Женя пошлет подальше бродягу Льва и найдет какого-нибудь абстрактного «другого», а Грушин наконец-то оценит тихую верность Эммы, что автоматом будет означать для нее награду и счастье. Пока же она старается быть как можно ближе к любимому человеку, не только сидя в его приемной и являя собою образчик незаменимости, но и вникая втихаря во все его тайны, проникаясь его внутренней жизнью, впитывая ее в себя, как наркотик.

Дверь за спиной распахнулась так резко, что от внезапного порыва сквозняка затрещали жалюзи, а с Эмминого стола взвились какие-то бумаги. Раздался возмущенный вопль.

Женя испуганно обернулась и сквозь белые вихри, реющие по кабинету, увидела, что открыты обе двери: и в кабинет, и в коридор. На пороге первой стоял Грушин с таким мрачным лицом, какого Женя у него, пожалуй, еще не видела. А в проеме второй застыл запыхавшийся юноша в черной майке и джинсах, облегавших его, словно вторая кожа. Взгляд черных блестящих глаз метался, рука, вцепившаяся в косяк, дрожала, красивое лицо исказила гримаса страха. Он был совершенно на себя не похож, и, хотя все трое сотрудников «Агаты Кристи» видели этого человека прежде, им потребовалось какое-то время, чтобы узнать его и воскликнуть изумленным хором.

– Тот самый шофер! – Это Грушин.

– Привет! Опять деньги привезли? – Эмма.

– Артур, что с вами?

Последняя реплика принадлежала Жене, потому что этот парень был не кто иной, как Артур, менеджер из «Орхидеи» и прочая, и прочая, и прочая.

Их голоса вернули Артуру подобие самообладания. Он остановил блуждающий взгляд на Женином лице и с трудом выговорил:

– Вы здесь! Слава богу! Вы мне поверите. Вы поверите, что я абсолютно ни при чем, меня там даже не было.

Губы его тряслись, поэтому казалось, будто звуки выпрыгивают изо рта и разбегаются в разные стороны. Докопаться до смысла торопливой скороговорки было нелегко.

Наконец Грушин шагнул вперед и скомандовал:

– Без истерик!

«Ать-два», – мысленно добавила Женя, увидев, как Артур вытягивается по стойке «смирно» и взгляд его приобретает осмысленность.

– В чем дело? – так же сурово рявкнул Грушин, но Артур уже опять «рассыпался» и простонал, беспомощно глядя на Женю:

– Аделаида Павловна исчезла!

Сверкающая «Мазда» оказалась на ходу столь же хороша, как и с виду. В этом Грушин и Евгения смогли убедиться сами. Автомобиль принадлежал Артуру, и тот, несмотря на дрожь в руках, оказался очень неплохим водителем. И вообще, выпалив ошеломляющую новость, он довольно быстро пришел в себя и сделался непоколебимо тверд: очень просит, умоляет детективов поехать с ним на квартиру Аделаиды, но пока ничего добавить к сказанному не может. Они все должны увидеть своими глазами. Хозяйка «Орхидеи» пропала, и у Артура есть основания думать, что она не просто так взяла и пошла погулять в неизвестном направлении.

– Что же в милицию не заявили? – обиделся Грушин. – Они там любят таких вот молчаливых!

– Потому и не заявил, – вздрогнул Артур. – Ради бога, поедемте! Вы все-таки профессионалы, вам с одного взгляда ясно будет: или я свихнулся, или Глюкиада чудит, или правда трагедия произошла.

– Кто?! – опять хором воскликнули Грушин, Женя и Эмма.

– А, Глюкиада, – махнул рукой Артур. – Это я ее так про себя называл. Ада – ее уменьшительное имя. А голову людям морочить, глюки всякие наводить она умела как никто.

– Глюки ада… – раздельно произнесла Женя, чувствуя, как пробежала по спине дрожь.

Эмма тоже зябко обхватила себя руками, а храбрый Грушин хмыкнул:

– Ну-ну…

– Хотите, на колени встану? – с отчаянием в голосе сказал Артур, и Грушин глянул недобро:

– Это еще зачем? Без надобности! Ладно, поехали.

Артур вылетел за дверь, как сухой осенний листок. Женя сунулась в кабинет, схватила сумочку и, выбегая вслед за Грушиным, успела обратить внимание на окаменевшее лицо Эммы, которая с подчеркнутой аккуратностью складывала в стопочки разлетевшиеся бумаги.

Магазин был закрыт, к сверкающей стеклянной двери то и дело подходили люди и, заметив табличку: «Извините, у нас учет!» – уходили с явным разочарованием.

– Эх, сколько покупателей упускаете! – невольно пожалела Женя. – Может быть, лучше все-таки открыть?

– Да у нас второй день учет, – пояснил Артур. – Вы что, подумали, я самовольничаю? Бог с вами, я здесь пока еще не хозяин.

– Пока? – мгновенно отреагировал Грушин. – А что, перспективы имеются?

Артур молча завел «Мазду» во двор магазина и остановился у крыльца, увитого диким виноградом. Разноцветные витражи на окнах, полускрытых листвой, напоминали диковинные тропические цветы.

Артур вынул ключ из стояка и повернулся к своим пассажирам.

– Имеются, – наконец ответил он. – В том-то и беда, что имеются!

– Хорошенькая беда, – пробормотал Грушин. – Думаю, такой беды себе очень многие пожелали бы. Дневная выручка никак не меньше трех тысяч, верно?

– Сколько? – не без презрения фыркнул Артур. – А тридцати трех – не хотите? Бывает и такое. Но не меньше трех – тут вы правы – даже в самые плохие дни. А все же беда. Да вы сейчас сами поймете. Я вам расскажу, что было ночью, а потом поднимемся, и увидите, что я нашел утром.

– Что или кого? – уточнил Грушин.

Артур с усилием перевел дыхание, но заговорил о другом:

– Ну вот… Мы с Глюкиадой, то есть с Аделаидой Павловной, по документам значимся совладельцами «Орхидеи». Ее взнос в уставный фонд по бумагам – две трети, мой – одна треть. Но это только по документам. Фактически же все деньги принадлежали ей. Глюки, в смысле Аделаида Павловна, просто оформила дело так, чтобы ее завещание выглядело более естественным.

– Завещание… – задумчиво повторил Грушин. – Ну, как же без завещания! А вы с ним, кстати, знакомы?

– Естественно, – уныло кивнул Артур. – Я ведь единственный наследник. В случае ее смерти или… – он запнулся, – все переходит ко мне: магазин, квартира, имущество, капитал.

– А что такое «или»? – вмешалась Женя.

– Их два, этих «или», – нехотя, после паузы, уточнил Артур. – Первое: если Глюки… то есть Ада…

– Не дергайтесь вы, – по-дружески посоветовал Грушин. – Называйте ее как хотите, ну какая разница? Она ведь все равно не узнает.

– Вы думаете, – выдохнул Артур, бледнея, – ее все-таки нет в живых?

– Одно из двух, – рассудил Грушин. – Или жива, или нет. Коли нет, ей уже все равно, как вы ее называете. Ну а если мадам Пахотина вдруг объявится живая и невредимая, мы ей про Глюкиаду ни словцом не обмолвимся, правда, Евгения?

Женя кивнула, пряча глаза. Грушин иногда бывал страшно циничен. Причем совершенно не сомневался в том, что небольшая доза разумного цинизма способна взбодрить человека лучше любых других средств. И верно: Артур взглянул на него оскорбленно, однако продолжил рассказывать твердо, не бекая и не мекая: