Записки от скуки - Ёсида Кэнко-Хоси

CCXII

Однажды я сказал музыкантам из храма Небесных Королей:[287]

— Что бы мы ни взяли, в провинции все грубо и неотесанно, и только музыку, исполняемую в храме Небесных Королей во время ритуальных танцев, не стыдно сравнить со столичной.

— Мелодии в том храме, — ответили они, — хорошо сыгрываются по нотам, так что в смысле стройности и красоты звучания инструментов у нас даже лучше, чем у всех прочих. Секрет же заключается в том, что за образец мы берем сохранившуюся по сию пору ноту времен принца. Ее воспроизводит колокол, что находится перед пагодой Шести времен.[288] Он звучит как раз в тоне осики. От похолодания или потепления воздуха тон его может понижаться или повышаться, поэтому за образец мы принимаем тот тон, что бывает во вторую луну в промежутке от собрания в честь нирваны до собрания в память принца Сётоку.[289] В этом весь секрет. При помощи одного этого тона мы можем подобрать любой звук.

Колокола вообще положено настраивать на тон осики. Тон этот символизирует быстротечность. Это — звук колокола из Уголка Быстротечности в Обители Чистоты Священного Сада.[290] Говорят, что колокол для храма Сайондзи[291] тоже должны были отлить в расчете на тон осики, но, сколько его ни переплавляли, никак не могли добиться чистого тона, так что колокол пришлось завозить из дальних стран. Колокол в храме Чистого Алмаза звучит также в тоне осики.

CCXIII

Старые толкователи законов[292] и теперь еще говорят между собой:

— В годы Кэндзи-Коан во время праздника для украшения хобэну[293] из четырех-пяти кусков необычной темно-синей материи делали коня с фитилями от фонарика вместо хвоста и гривы, набрасывали на коня одежды с нарисованной на них паутиной, и хобэн шествовал так, толкуя людям смысл старинной песни. Мы всегда смотрели на него и думали: «Как это интересно!»

В наше время в украшениях год от года стремятся все к большей роскоши: на хобэна цепляют уйму тяжеловесных предметов, так что он с трудом переводит дыхание и идет, поддерживаемый с обеих сторон под руки, не в состоянии сам даже копье держать, — очень неприятное зрелище.

CCXIV

Когда Дзёган — бонза из Такэдани — удостоился однажды чести навестить в монастыре экс-императрицу Тонидзё,[294] она соблаговолила обратиться к нему с вопросом:

— Что более всего способствует упокоению души умершего?

— Комё сингон, Хокёин дхарани,[295] — почтительно ответил тот.

После этого ученики Дзёгана спросили у него:

— Отчего вы изволили отвечать так? Почему же не сказали, что ничего более важного, нежели Нэмбуцу,[296] нет?

— Таково учение моей секты, — ответил им наставник, — и поэтому я хотел было ответить именно так, но вдруг мне пришло в голову: а что я стану отвечать, если императрица изволит задать еще один вопрос: «Где об этом написано?» — ведь я никогда не встречал сутры, где было бы подробно растолковано, что наибольшее упокоение достигается чтением имени Учителя? Тогда я и решил назвать Сингон и Дхарани, как наиболее авторитетные из сутр.

CCXV

Тадзугими — Журавлик — детское имя светлейшего министра Тадзу.[297] Говорят, будто его прозвали так потому, что он съел журавля. Так это неправда.

CCXVI

Монах, в миру Аримунэ,[298] из Ведомства светлого и темного начал по пути из Камакура в столицу попросил позволения зайти ко мне. Не успев войти в хижину, он посоветовал мне:

— Сей дворик не в меру велик, и это нехорошо, так быть не должно. Сажать и взращивать — это долг тех, кто познал Путь. Оставьте здесь лишь узенькую тропку, а все остальное разделайте под садик.

Действительно, оставлять втуне даже крохотный участок земли бессмысленно. Следует всюду посадить съедобные или лекарственные растения.

CCXVII

Преподобный Митинори, по свидетельству О-но Хисасукэ,[299] выбрав из танцевальных приемов самые интересные, обучил им женщину по имени Исо-дзэндзи. Танец был назван Отокомаи — «мужской танец», потому что танцовщица поверх белого суйкана[300] подпоясывалась коротким мечом сомаки, а на голову надевала шапку эбоси. Дочь Дзэн-дзи — Сидзука переняла ее искусство. Отсюда и пошли «танцовщицы в белом». Во время танца они распевали истории из жизни Будды и богов.

Впоследствии Минамото Мицуюки[301] сложил много таких песенок. Некоторые складывал и экс-император Готоба. Говорят, что он изволил обучить им Камэгику.[302]

CCXVIII

В правление экс-императора Готоба своей ученостью славился Юкинага,[303] бывший губернатор провинции Синано. Однажды он в числе других знатоков был приглашен ко двору на диспут об юэфу.[304] В разгар спора Юкинага забыл название двух добродетелей из «Танца семи добродетелей»,[305] за что его прозвали Молокососом Пяти Добродетелей. Это было очень обидно, и Юкинага, забросив науки, ушел от мира.

Наставник Дзитин[306] приглашал к себе всех, кто обладал каким-нибудь талантом, даже простолюдинов, и когда Юкинага попал в неловкое положение, он предложил ему свое покровительство.

Монах Юкинага создал «Повесть о доме Тайра»[307] и обучил слепца по имени Сёбуцу рассказывать ее. Поэтому особенно красочно описан в том сочинении монастырь Энрякудзи. Близко зная Куро Хогана,[308] Юкинага описал его жизнь. С Каба-но Кандзя[309] он, по-видимому, не был так хорошо знаком и многие из его деяний в своем описании упустил.

Сёбуцу был родом из восточных провинций и, в разговорах с воинами узнав многое и о самих ратниках, и о воинском искусстве, помог Юкинага описать все это.

Теперешние бива-хоси[310] учатся подражать природному голосу Сёбуцу.

CCXIX

Книга «Славословие Шести времен» создана радением ученика высокомудрого Хонэна, бонзы по имени Анраку,[311] который выбрал для нее соответствующие места из сутр. После него бонза из Удзумаса по имени Дзэнкан[312] разместил текст по частям и переложил его на речитатив. Это было самым началом однократного Нэмбуцу. Подобный обычай был введен во времена правления императора Госага. С Дзэнкана же началось и исполнение «Славословий в поминальной службе».

CCXX

Нэмбуцу в Сэмбонском храме начал высокомудрый Нёрин в годы Бунъэй.[313]

CCXXI

Говорят, что настоящий резчик всегда работает слегка туповатым резцом. Резец Мёкана,[314] например, был не очень острым.

CCXXII

В императорском дворце Годзё водились оборотни. Как рассказывал вельможный То-дайнагон,[315] однажды, когда в зале Черных дверей несколько высокопоставленных особ собрались поиграть в го, кто-то вдруг приподнял бамбуковую штору и посмотрел на них.

— Кто там? — оглянулись придворные.

Из-за шторы выглядывала лиса в облике человека.

— Ах! Это же лиса! — зашумели все, и лиса в замешательстве пустилась наутек. Должно быть, это была неопытная лиса, и перевоплощение ей не удалось как следует.

CCXXIII

Монах Соно-но-бэтто[316] в поварском деле не знал себе равных. Как-то в одном доме подали к столу замечательного карпа, и всем захотелось узнать: а как приготовил бы его преподобный Бэтто? Однако сказать об этом открыто никто не решался из опасения быть нетактичным. Монах, в миру Бэтто, как человек проницательный, понял это и сказал:

— Вот уже сто дней, как я занимаюсь приготовлением карпа, но как раз сегодня у меня не было рыбы. Мне очень хочется приготовить ее.

С теми словами он и разделал карпа. Этот поступок показался присутствующим весьма подходящим случаю и чрезвычайно любопытным. Когда же кто-то рассказал о нем господину Китаяма — Первому министру, монаху в миру, — его светлость заметил:

— Меня лично такие вещи в крайней степени раздражают. Гораздо лучше было бы сказать так: «Так как у вас это блюдо приготовить некому, извольте, я приготовлю». Вряд ли он тогда сто дней занимался приготовлением карпа.

— Его слова, — говорил мне один знакомый, передавший этот разговор, — показались мне занимательными.

Они действительно очень занимательны.

Вообще, чем вызывать интерес, всячески изощряясь, лучше не быть интересным, но жить спокойно.

Слов нет, хорошо, когда удачно выбирают случай созвать гостей на угощение, однако лучше всего, когда это делается просто так, без особого предлога. То же самое, когда делают подарок: если не выбирают особого случая, но просто говорят: «Это вам», значит, от чистого сердца.