Из огня да в полымя: российская политика после СССР - Владимир Гельман

Глава 4. 2000-е: «навязанный консенсус»

Представим себе наблюдателя за политическими процессами в России, который, подобно герою научно-фантастических романов, погрузился в летаргический сон в конце августа 1998 года и очнулся от него ровно десять лет спустя. Скорее всего, этот наблюдатель, по крайней мере на первый взгляд, мог бы не узнать страну, выступавшую предметом его интереса, и удивиться произошедшим переменам. На смену глубокому экономическому кризису пришли уверенный рост всех показателей и весьма успешное социально-экономическое развитие (впрочем, вскоре они сменились глубоким, хотя и краткосрочным спадом 2008–2009 годов). На смену междоусобице различных сегментов элит и слабости государства как в Центре, так и в регионах пришли иерархия системы управления страной, известная как «вертикаль власти», и доминирующее положение «партии власти» «Единая Россия» в федеральном и региональных парламентах. Прежнее глубокое недоверие общества к лидерам страны и к проводимому ими курсу сменилось высоким уровнем массовой поддержки статус-кво [107] . Наконец, за десятилетие в России дважды произошла смена главы государства в ходе президентских выборов – избранного в 2000 году на этот пост Владимира Путина после двух законных президентских сроков в марте 2008 года сменил 42-летний первый вице-премьер российского правительства Дмитрий Медведев.

Впервые увидевший эту картину наблюдатель, скорее всего, согласился бы с мнением тех своих коллег, кто утверждали, что Россия может служить примером «нормальной» демократической страны, преодолевающей со временем многочисленные болезненные патологии своего развития [108] . Возможно, ему даже пришлись бы по вкусу утверждения о том, что Россия «подымается с колен», а ее политический режим не только успешно развивается, но и вправе выступать образцом для ряда других стран. Однако после более пристального и внимательного анализа от взгляда наблюдателя не могли бы укрыться многочисленные фундаментальные дефекты российского политического режима и «правил игры», лежащих в его основании. Наблюдателю пришлось бы в полной мере оценить и несвободные и несправедливые выборы, сопровождающиеся многочисленными фальсификациями итогов голосования, и ставшие рутинной нормой злоупотребления в использовании государством своих рычагов контроля над экономическими ресурсами, и политически зависимые и послушно штампующие спущенные «сверху» решения суды и, наконец, повсеместную коррупцию, представляющую собой не просто побочный продукт, но основное содержание государственного управления в России.

Многие из этих явлений были вполне знакомы наблюдателю еще во времена «лихих 1990-х», но степень и масштабы их распространенности в 2000-е годы весьма существенно возросли. Первоначальный оптимизм нашего наблюдателя, вероятнее всего, сменился бы, как минимум, скепсисом и заставил бы его сделать вывод о том, что за внешним «фасадом», казалось бы, успешного преодоления трудностей переходного периода 1990-х годов в России скрывались глубокие изъяны ее политического устройства. Более того, за десятилетие они не только не были исправлены, но, напротив, во многих отношениях даже усугубились.

В чем причины такого сочетания преемственности и изменчивости в российской политике 2000-х годов, и как они отразились на траектории политической эволюции нашей страны? Был ли этот период ее политической истории, который одни специалисты расценивали как «стабильность», а другие – как «застой», альтернативой турбулентному периоду «лихих» 1990-х либо, скорее, его логическим продолжением? Почему и как Путин и его соратники смогли монополизировать политическую власть в стране? Каковы были в этот период стимулы и стратегии российских лидеров для достижения их политических целей, какие факторы способствовали их успеху? И почему Путин, проведший огромную работу по строительству авторитаризма в России, передал пост главы государства своему преемнику Дмитрию Медведеву? Поискам ответов на эти и другие вопросы посвящена данная глава. 

«Навязанный консенсус»: истоки и механизмы

Приход Владимира Путина к власти в 1999–2000 годах в известной степени стал итогом серии случайностей. Оказавшийся в нужное время в нужном месте и проявивший личную лояльность к своему патрону Ельцину, он казался именно тем человеком, который мог гарантировать безопасность прежнему президенту и членам его семьи, – не только с точки зрения угрозы преследований со стороны новых властей, но и в плане поддержания основ сложившегося в 1990-е годы политического режима и экономического строя. Эти задачи Путину удалось решить вполне успешно. Однако в историю России он вошел не столько как преемник Ельцина, сколько как лидер, в период правления которого страна пережила высокие темпы экономического роста, с одной стороны, и монополизацию политической власти – с другой. В этом плане президентство Путина представляло собой глубокий контраст по отношению к периоду правления Ельцина, характеризовавшемуся не только глубоким и длительным трансформационным спадом, но и политической междоусобицей, и острыми конфликтами элит.

С точки зрения формальных «правил игры» институциональное наследство, которое Ельцин оставил своему преемнику, казалось бы, позволяло эффективно монополизировать власть, опираясь на конституцию, предоставлявшую главе государства широкие и слабо ограниченные полномочия и как будто бы превращавшую его в доминирующего актора чуть ли не по умолчанию. Но на деле такому развитию событий препятствовали как минимум три обстоятельства. Во-первых, из-за слабости российского государства лидеры страны могли применять для поддержания своего господства как «кнут», так и «пряник», лишь в ограниченном масштабе. Во-вторых, фрагментация элит не позволяла эффективно и устойчиво поддерживать «выигрышную коалицию», крепко сплоченную вокруг главы государства. В-третьих, уровень массовой поддержки и лидеров, и режима в целом в 1990-е годы оставался весьма низким – на фоне спада в экономике он воспринимался как крайне неэффективный.

Таким образом, чтобы стать доминирующим актором не на словах, а на деле и соответствовать тому «идеальному типу» главы государства, который обрисовал Ельцин («кто-то должен быть главным в стране: вот и все») [109] , Путину необходимо было одновременно решить три взаимосвязанные задачи: (1) восстановить и резко укрепить силовой и распределительный потенциалы российского государства; (2) принудить различные сегменты российских элит к подчинению главе государства, минимизировав риски нелояльности с их стороны; (3) добиться устойчиво высокого уровня массовой поддержки режима. Если решение задач (1) и (3) требовало от Путина и его соратников успешных шагов по реорганизации государственного управления и по экономическому развитию страны, то решение задачи (2) носило прежде всего политический характер. Путину предстояло не просто показать российскому правящему классу «кто в доме хозяин» – ведь и Ельцин также время от времени увольнял высокопоставленных чиновников и даже порой применял силовые методы подавления конкурентов (как это произошло в октябре 1993 года и чуть было не случилось в марте 1996 года). Путину же необходимо было создать и поддерживать то сочетание негативных и позитивных стимулов для российских элит, которое обеспечивало их лояльность главе государства и режиму в целом безотносительно к особенностям «текущего момента». Иначе говоря, доминирующий актор должен был предложить своим подчиненным такое сочетание «кнута» и «пряника», которое не оставляло бы им иного выбора стратегии поведения, кроме безусловного подчинения – по доброй воле или вынужденно. Такой механизм координации среди элит далее обозначается как навязанный консенсус [110] – пожалуй, наиболее точная и краткая его характеристика содержится в высказывании из фильма «Крестный отец»: «предложение, от которого невозможно отказаться». Важно учесть ключевую особенность, отличавшую российский «навязанный консенсус» 2000-х годов от того подхода, который использовали для достижения своих целей персонажи «Крестного отца». Если клан Корлеоне и его противники опирались главным образом на насилие и/или угрозы его применения, то российский политический режим в целом не был репрессивным. Напротив, главным средством, поддерживавшим «навязанный консенсус», был отнюдь не «кнут», а «пряник». Лояльность по отношению к режиму и лично к Путину открывала различным сегментам российских элит доступ к тем или иным «кормушкам» – источникам ренты – в обмен на поддержку ими статус-кво. Такой механизм, основанный на коррупции, с одной стороны, открывал участникам «навязанного консенсуса» весьма широкие возможности для личного обогащения, а с другой – позволял в любой момент избавиться от нелояльных подчиненных акторов, обвинив их в тех или иных злоупотреблениях. Хотя поддержание «навязанного консенсуса» с помощью этих средств, на первый взгляд, было крайне неэффективным и дорогостоящим, но его выгоды для поддержания режима намного превышали издержки. С одной стороны, Путин смог быстро сформировать «навязанный консенсус» и сделать его весьма устойчивым во многом благодаря своим успехам на фронтах экономического роста и государственного строительства. С другой стороны, опираясь на этот механизм, он смог переформатировать «правила игры» в российской политике, предприняв серию шагов по институциональному закреплению авторитаризма на нескольких важнейших аренах (разделение властей, партийная и избирательная системы, взаимоотношения Центра и регионов). В конечном итоге, эта стратегия российских лидеров во многом способствовала успешному достижению их политических целей.