На последней парте - Мария Халаши

- Сегодня гимнастики у вас не будет, сегодня мы должны серьезно поговорить.

Большинство тотчас насторожилось - ребята чувствовали, что речь пойдет о чем-то очень важном, - однако несколько мальчиков, в том числе Коняшка и его сосед Тизедеш, стали ворчать: они ведь дождаться не могли урока гимнастики, потому что тетя Луиза обещала разрешить им поиграть в футбол.

- Речь пойдет о Кати Лакатош, дело это очень серьезное. Но если кому неинтересно, можете собрать вещи и идти по домам, - сказала тетя Дёрди.

Никто не ушел.

И тетя Дёрди рассказала все: что Катина мама умерла и что росла Кати в далекой провинции, где обстановка была такая, что никто не мог там научить Кати, какой должна быть и как должна вести себя хорошая девочка. Поэтому она и дралась, и грубо разговаривала, поэтому была неаккуратная и даже, поначалу, ходила чумазая.

Феттер подняла руку:

- Тетя Дёрди, а мне мама говорила, что цыгане все такие. Кати ведь тоже цыганка!

- А что это такое - цыганка? - строго спросила тетя Дёрди.

Феттер смешалась и поскорей села на место.

- Встань, Аги, я ведь тебя спрашиваю.

- Ну... у них кожа темная...

- Марика, какая у тебя кожа летом? - спросила тетя Дёрди.

- Тоже темная, - ответила Марика.

- Еще у них волосы черные, - пробормотала Феттер.

- Разве у Кати черные волосы? - спросила тетя Дёрди, обращаясь ко всему классу.

- Нет, просто темные, каштановые, - хором загудел класс.

- А у Илдико Ружи какие?

- Черные, - снова отозвался хор голосов.

- Она грязная, - неуверенно проговорила Феттер. Ей почему-то хотелось плакать.

- А ну-ка, выйди сюда, Ференц Деак, - приказала тетя Дёрди Коняшке, так как именно ему принадлежало это столь известное в венгерской истории имя14.

Фери поплелся к кафедре, моргая и оглядываясь. Он решил, что тетя Дёрди заметила, как он вырезывает ножницами танк из цветной картинки, и сейчас спросит, как он посмел принести в класс ножницы, если сегодня нет рукоделия. Но тетя Дёрди вызвала его совсем не поэтому.

- Покажи руки... Ох, какие чумазые! Ну-ка, покажи теперь классу. Грязные?

- Грязные! - закричали все.

- А ты, Аги Феттер, садись, - сказала тетя Дёрди таким голосом, что Аги сама удивилась, как это она тут же не провалилась сквозь землю.

- Сейчас я вам расскажу, что такое цыгане, - заговорила совсем по-другому тетя Дёрди. - Они такие же люди, как мы все, так же живут, думают, чувствуют, работают. Такие же люди, как венгры, французы, русские, негры, кубинцы. Разве что кожа у них чуть темнее нашей, но все мы одинаково смеемся, когда приходит радость, и плачем одинаково, если случится беда. А цыгане... Когда-то, очень давно, они жили в Индии и так страшно бедствовали, что дети их все умирали от голода, не успевая вырасти. И вот однажды они решили сняться с насиженных мест и поискать страну, где жизнь не так сурова и безжалостна. Отправились они в путь, шли через горы и через долы. Шли все - старики, дети, женщины, мужчины. Проходили годы, десятилетия, а потом и столетия миновали, но нигде не находили они такую страну, где могли бы жить мирно и спокойно и не умирать с голоду. Куда бы они ни приходили, везде были богатые и бедные. Богатые боялись, как бы им не пришлось поступиться своими богатствами ради пришельцев, а бедняки тоже боялись - ведь у них у самих оставались жалкие крохи, все остальное отбирали богачи. Так проходили столетия, и стали цыгане бездомными кочевниками. Но потом настало освобождение15, и тогда в нашей стране сказали, что все люди равны и что цыганам не нужно больше продолжать кочевье, что наша страна и для них станет родиной навсегда. И никто никогда их больше не обидит, если они станут честно жить и трудиться. Страна приняла их к себе, а вы... Но это не только ваша вина, дети, но и взрослых тоже, вот почему мне пришлось так долго рассказывать вам, чтобы вы наконец все поняли. Вы не знаете, да и не можете знать, как это мучительно, когда тебя презирают, не считают таким же, как все.

В классе стояла напряженная, сгустившаяся тишина.

- А вот я это знаю, - сказала тетя Дёрди очень тихо, но все слышали каждое ее слово, даже Ференц Деак, сидевший на последней парте. - Я выросла в деревне, там же и в школу ходила. На первой парте у нас сидел сын нотариуса с сыном реформатского священника, за ними - отпрыски богатых семейств, потом те, у кого земли поменьше, а позади всех уже беднота. Я сидела одна, на самой последней парте, вот как у нас Кати. Мой отец батрачил, да и то только раньше, потому что его сильно избили жандармы, когда он вместе с другими жнецами требовал повысить плату. С тех пор он круглый год напролет сидел у стылой нетопленной нашей печки и все пел. А пел он всегда одну и ту же песню: "Ференца-Йожефа16 солдат я, да самый наилучший..." Вся деревня так и прозвала его - Ференц-Йошкой, и меня заодно тоже. Наш учитель только так и вызывал меня к доске: "Ну, иди уж, Ференц-Йошка, посмотрим, знаешь ли хоть чуточку больше, чем твой свихнувшийся папаша". Мне было тогда столько же лет, сколько вам сейчас, я выходила к доске в маминой юбке, которая была мне по самые щиколотки, как та цветастая юбка у Кати, в которой она пришла к нам первый раз. И весь класс смеялся надо мной. Даже господин учитель. Вот тогда-то я и решила, что, когда вырасту, непременно стану учительницей и буду учить детей. И в один прекрасный день выйду перед классом, вот как сейчас, и расскажу детям, объясню им, что все люди равны, одинаковы, как травинки в поле. Только там, где земля для этих травинок окажется мачехой, они вырастают не такие зеленые...

Тетя Дёрди сняла очки и протерла их. И совсем тихо, так, что все подались вперед, чтобы услышать, сказала:

- Вы знаете, что Кати каждый день готовит на всю семью ужин? И что если она не купит хлеба и всего остального, то вечером в доме нечего будет есть?

Словно вздох прошел по классу - вздох удивления и странной тревоги.

А тетя Дёрди продолжала рассказывать - и про то, что случилось с ролью, и про злополучный десяток яиц... Персик уже плакала, даже не пытаясь больше скрыть слезы, которые тяжелыми каплями падали прямо на халатик.

- А сейчас с Кати случилась беда, - продолжала тетя Дёрди. - Она лежит дома одна, с воспалением легких, и, возможно, ей некому даже сготовить. Кому же помочь ей, как не вам, четвертому "А"? Ведь она наш товарищ, правда? Ведь вы тоже чувствуете, что Кати - наша?

Ни звука не послышалось в ответ - никто не решился ответить вслух, но глаза у всех сияли, и в них было написано: "Да, Кати - наша!"

Потом началось бурное обсуждение. Все в один голос кричали, что прежде всего надо навестить Кати. Коняшка сказал, что отнесет Кати свою новую игрушку - красный автомобиль, - чтобы она не скучала; Илдико Ружа во что бы то ни стало хотела идти и спеть ей что-нибудь; Шашади говорила что-то про свою куклу; Мари Золтанка хотела немедленно идти и приготовить для Кати обед. Тут все засмеялись, потому что знали, какая Мари неловкая и как у нее все вечно валится из рук. Девочке десять лет, а она не умеет без помощников зашнуровать себе толком ботинки!

Молчала одна только Феттер. Она сидела неподвижно, заложив за спину руки, словно линейку проглотила.

Шашади вырвала двойной лист из середины тетрадки по арифметике и стала записывать, кто в какой день пойдет навещать Кати. Условились, что в первые дни ребята будут приносить ей понемножку какой-нибудь еды и приведут в порядок комнату, а потом, когда у Кати снизится температура, будут с ней заниматься, чтобы она не отстала.

О Феттер все словно забыли, никому и не вспомнилось, с чего бы это она, которая всегда во всякой бочке затычка, сейчас сидит так тихо и незаметно.

Сегодня пойдут Кладек и Персик. Марика сперва забежит домой, пообедает, захватит с собой что-нибудь и зайдет в группу продленного дня за Кладеком. Ребята записывались уже на пятый день, диктуя свои имена Шашади, как вдруг вскочила Феттер.

- И я, и меня тоже! - крикнула она и расплакалась. - Я же не знала, я ведь думала...

Больше говорить она не могла. Тетя Дёрди, не глядя на рыдающую Феттер, сказала:

- Шашади, на пятницу запиши Аги Феттер. Она пойдет к Кати и скажет ей то, что хотела сказать нам сейчас.

Кати тоже ждала пятницы. Правда, она и не подозревала, что к ней должна зайти Феттер, - просто доктор Шош сказал, что в пятницу разрешит Кати встать. На улицу ей, конечно, нельзя еще, но по комнате походить можно. Да и то только если будет хорошо вести себя и не станет выбегать на кухню босиком.

Странный человек этот доктор Шош! В первый раз, как пришел, такой крик подняли они с папой, что дом дрожал. Кати видела доктора впервые, и у нее просто зуб на зуб не попадал от страха. Доктор жил на третьем этаже; Кати лучше всех знала тетю Аннуш, его домашнюю работницу. Тетя Аннуш не только покрикивала вечно на Кати со своего третьего этажа, но однажды поймала ее на лестнице и сказала, вернее, прошипела, что обломает метлу об ее спину, если еще раз увидит, как она скачет взад-вперед по лестнице: мол, к "господину доктору бациенты ходят", попадется им на глаза такая черномазая девчонка, что тогда они подумают про доктора и про дом, в котором он живет! Все это слышала тетя Лаки, которая как раз стояла в дверях, кухню проветривала после стирки. Ох, какой она подняла шум! Пусть Аннуш запомнит, что Лакатоши точно такие же жильцы, как и Шоши, а если ей не по нутру, пусть сходит в Совет, там ей расскажут, что к чему. И вообще лучше бы Аннуш за собой следила, а то, как идет с молоком, всю лестницу забрызгает!.. Знала Кати и дочку Шошей, Юцику, - вернее, видела несколько раз. Сначала даже здоровалась с ней, но Юци не отвечала, тогда и Кати перестала. Она не обиделась, а просто решила про себя, что Юци, которой уже пятнадцать лет, и папа у нее доктор, и у них машина есть, и сама она ходит в школу на высоких каблуках, - с чего вдруг станет она здороваться с Кати? Ну, а тогда и Кати зачем лезть со своими приветствиями? Что же до тети Лаки, то она и про Юци кое-что знала. Утверждала, например, что уже не раз впускала ее в дом поздно вечером, когда все подъезды на замке. Хорошенькое дело для пятнадцатилетней девчонки являться домой после полуночи!