Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев

работали на Систему. На Пирамиду. «Кюстиновскую». Последнее, конечно, не удивительно, ибо непокорные гибли быстро.

Но ведь должна же быть какая-то особенная, скрытая причина, должна! Ведь нельзя было не видеть! Уже не было ни «самодержцев всея Руси», ни «вождя всемирного пролетариата», ни «отца всех народов», так умело дуривших мозги, уничтожавших людей миллионами. Уже ясно было, за какое «это» боролись и умирали эти самые миллионы. («Все, как один, умрем в борьбе за ЭТО!»). Правда, был теперь «дорогой и любимый Леонид Ильич», но ведь только дурак не видел бездарности, тупости его самого и присных. Почему же по-прежнему стояла Система? Почему аплодировали неудержимо и вставали «в едином порыве»? Почему рвались в партию, зная уже, что ведь под руководством ее вождей и руками ее членов вершился невиданный в истории геноцид своего народа? Почему по-прежнему «клеймили позором», «давали отпор», осуждали лучших людей нации «все, как один» и поддерживали нелепые, дурацкие «предначертания» тоже «все, как один»? Ведь УЗНАЛИ в 56-м и после. А особенно – в 68-м… Многие теперь ездили за границу и могли сравнивать. Не знал теперь или дурак, или тот, кто не хотел знать, то есть подлец. Но ведь не может страна состоять только из них… Должна, должна была быть какая-то особенная причина, должна!

Повесть моя так и не вышла тогда, я продолжал сочинять рассказы, но никто не хотел печатать и их. Единственный опубликованный в «Новом мире» рассказ так и остался единственным, и я понимал, что это надолго. Спасала фотография, «нелегальный промысел»… Миллионы высокооплачиваемых паразитов впивались в плоть моей больной родины, высасывая мозг и кровь работавших за нищенскую плату людей, уничтожая природу богатейшей страны – они «тунеядцами» не считались. Но со злобой и «классовой» ненавистью преследовали либо тех «тунеядцев», кого скотская жизнь довела до скотского состояния, либо таких «тунеядцев», как я, – пытающихся в скотских условиях сохранить человеческое лицо.

Фотография давала не только деньги. Именно тогда я начал фотографировать траву, деревья, цветы и мелких тварей земных, то есть красоту. Это-то и было настоящим спасением. Сюда еще не проникло мертвящее дыханье Системы («жесткое излучение глупости», по выражению моего друга, Виталия Степанова, работавшего в «органе ЦК КПСС» и пытавшегося там «сохранить лицо», что стоило ему инвалидности второй группы…). Многое удалось ей загубить, но природа пока оставалась. В ней была истина, я это чувствовал! Тогда же я начал фотографировать и ту, высшую красоту, которую всегда смертельно боялся любой тоталитарный режим – красоту человеческого лица и тела, красоту Женщины. Власть Красоты – высшая власть, любой тиран всегда будет ее ненавидеть, пытаясь оставить ее лишь для себя. Могу честно сказать: я всегда безоговорочно признавал эту высшую власть, и, может быть, именно поэтому она была ко мне благосклонна. Не знаю, сумеет ли Красота спасти мир, но меня она всегда спасала, это определенно.

Но вот объявлена «перестройка»… У меня вышло сразу аж три книги… А теперь – вышла и «Пирамида». Неужели выйдут и другие, залежавшиеся рукописи? И роман «Обязательно завтра», и повесть с символическим названием «Прорыв» (совсем недавно написал ее – она как раз о Красоте женской…), и рассказ «Непонятное», и многостраничный труд, названный так: «Постижение». Постижение правды о нашей жизни, об идеологии, которая сгубила столько людей на земле…

Да, трудно было поверить, что «Пирамида» вышла. В одном из самых популярных журналов. Тиражом в 280 тысяч экземпляров. Через девятнадцать лет после того, как другая повесть не вышла в журнале Твардовского. Это была первая в моей жизни большая журнальная публикация. В разгар «перестройки», можно сказать «на пике» ее.

Один из недодавленных «шестидесятников» вдруг заговорил с журнальных страниц.

Часть 2. Последствия, 1987

Звонки и письма

Сначала были телефонные звонки. Письма пошли потом. Пакетами. Их переправляли из редакции журнала по почте. Некоторые приходили на домашний адрес. Не знаю уж, как узнавали его авторы писем.

И вот письмо самое первое…

«…Прочитал первую часть Вашей повести и, подобно Вашим героям, не мог заснуть. Спасибо вам за честную, мужественную и правдивую книгу! Она очень нужна сейчас, просто необходима!…

Очень жаль, что Вы не назвали подлинных имен тех преступников, которые чуть было не привели к казни невиновного человека. Ведь они и сегодня вершат суд, определяют судьбы людей! Не думаю, что у них после Вашей повести проснется совесть… Надо было бы всех их назвать подлинными именами. Я хорошо понимаю, что Вы, работая над повестью, думали не о единичном факте, а о явлении, о том, что любое преступное невнимание к судьбе личности, отголоски тех времен, когда провозглашался лозунг «Лес рубят – щепки летят», ведет неизбежно к деформациям в судьбе народа, в нравственном его облике, насаждается угодничество, страх, равнодушие, теряется вера в наши идеалы. Но и повесть имела бы, на мой, конечно, взгляд, еще большее значение, если бы ее «герои» открыто предстали перед судом народа. Осуждая явление, не стоит оставлять в тени конкретных его носителей.

Я не литературовед, но мне представляется, что Вы достигли главного – единства документального и художественности. Ваша повесть читается так, что оторваться невозможно. Она заставляет читателя размышлять. Вероятно, к этому Вы и стремились!

Буду и устно и печатно самым активным образом ее пропагандировать.

Мне скоро 65 лет. Я счастлив, что дожил до того времени, когда такие произведения могли появиться на страницах журналов. Они дают 100 очков вперед нам, философам. И работая над новыми статьями и книгой, я думал только о том, чтобы в какой-то мере не отстать от них. Это наш общий долг перед Историей.

Еще раз спасибо за то волнение и муки, которые я пережил, читая первую часть (точнее то, что опубликовано в № 8) Вашей книги. Желаю Вам новых успехов, здоровья и счастья – трудного счастья исполненного долга.

Профессор кафедры научного коммунизма Уральского университета Коган Л.Н. г. Свердловск.

(Письмо № 1, приведенное, как и большинство последующих, с сокращениями).

Это довольно странно, но и письма, и телефонные звонки были только хорошие. Сейчас, по прошествии времени, трудно вспомнить последовательность и содержание звонков – это и невозможно! – да и письма я занумеровал, когда их скопилось несколько сотен. Нумерация случайная, за исключением первого письма – из Свердловска. Я не ждал такого огромного резонанса. И уж тем более я не ждал ТАКИХ писем…

Звонили друзья и знакомые, звонили незнакомые до того писатели, были и междугородние звонки от незнакомых прежде людей.

–