Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри

В конце лета 1967-го года, “Doors” перекрёстно объехали всю страну. Сначала они появились перед девятитысячной аудиторией “Anaheim Convention Center” в южной Калифорнии. Джим был одет в грязнораскрашенный безрукавный спортивный хлопчатобумажный серый свитер поверх чёрных кожаных штанов. Он бросал в зал зажжённые сигареты, а зал в ответ начал чиркать спичками, когда группа заиграла “Зажги мой огонь”. Потом они поехали на восток на неделю выступлений в Филадельфии, Бостоне и Нью-Гэмпшире; вернулись в Лос-Анджелес, чтобы ещё раз сыграть в “Cheetah” с “Jefferson Airplain”. В течение трёх недель “Зажги мой огонь ” продолжала оставаться на первом месте, а затем пропустила вперёд песню “Beatles” “ Всё, что тебе нужно – это любовь”. На той же неделе “Elektra” выпустила следующий прессрелиз:

“Elektra Records” просит Ассоциацию Звукозаписи Америки (RIAA) подтвердить, что альбом и сингл “Doors” оба классифицированы как “золотые” диски. К этой неделе (30 августа), по заявлению президента “Elektra” Джека Холзмана, альбом под названием “Двери” значительно перешагнул рубеж в миллион долларов по общей сумме проданных экземпляров; также на рынок было выпущено более миллиона копий сингла “Doors”.

Менеджер “Elektra” по продажам Мел Познер объявил, что LP и сорокопятка преодолели миллионную отметку одновременно.

Этот мощный сдвоенный коммерческий успех сделал “Doors” сильнейшей из групп, появившихся на попсцене с начала года. Теперь “Doors” отличились тем, что они были в этом году единственной группой, ставшей “золотой” с первым же LP; более того, из всех групп, записавших в 1967-м году свои дебютные пластинки, только у “Doors” был сингл, проданный в количестве миллиона экземпляров…

Многое другое в конце августа также было впервые. Концерт в “Cheetah” был первым, когда в афише они поднялись выше своих сан-францискских соперников “Jefferson Airplain”. И на этом концерте Джим впервые во время выступления прошёл по туго натянутой проволоке, балансируя на кромке сцены в три метра высотой, а потом “упал” в зал. Это выглядело как случайность и было крайне сенсационно. Толпа была в экстазе.

К этому времени “Doors” отшлифовали и усовершенствовали то, что можно было бы назвать “беременной паузой” в их музыке и шоу. Иногда они могли вдруг смолкнуть в середине песни, или, например, Джим мог запросто сделать паузу между слогами. Оусли, легендарный производитель кислоты и друг сан -францискских рок-групп, говорил “Doors”, что эти паузы сводили его с ума. Иногда кое-кто в аудитории смеялся. Когда это однажды случилось в Беркли, Джим обиделся и сказал: “Когда вы смеётесь над представлением, вы на самом деле всего лишь смеётесь над собой ”. Позже он объяснял: “По-настоящему я раскрываюсь единственно и только на сцене. Маска спектакля даёт мне такую возможность, место, где я прячусь, и тогда я могу раскрыться. Это потому, что я вижу наш концерт как нечто большее, чем спектакль, выход на сцену, исполнение нескольких песен и уход. Я действительно всё это переживаю лично. Я не чувствую, что действительно сделал всё замечательно, пока мы все вместе не ощутим такого единения. Иногда я прямо останавливаю песню и непосредственно позволяю себе все скрытые враждебности, беспокойства и напряжённости до тех пор, пока мы не вовлечём в наше действо всех”.

Вскоре после применения “беременной паузы” в Беркли Джим опробовал её в университете в Нью -Йорке. В середине “Конца” он остановился на четыре минуты, но выкриков за это время не было. Вместо выкриков в студенческой аудитории получился эффект, напоминавший положение внутри скороварки. Когда в скороварке повышается давление, там растёт температура, и в тот момент, когда аудитория уже готова была взорваться, Джим дал сигнал группе, и они вернулись к песне.

Это как рассматривание фрески, – говорил он позже. – Это движение – и вдруг оно замораживается. Мне нравится наблюдать, как долго они могут это выдерживать, и в тот момент, когда они вот-вот сломаются, я позволяю им двигаться дальше.

Но что ты будешь делать, если они взбесятся и разрушат сцену, – спросили его однажды, – не от восхищения, а как если бы они хотели тебя убить?

Джим вспомнил Нормана О. Брауна и свою собственную теорию о сексуальном неврозе толпы. Он казался самоуверенным.

Я всегда знаю точно, когда это нужно сделать, – сказал он. – Это возбуждённые люди. Знаете, что произойдёт? Они испугаются, а страх очень возбуждает. Людям нравится внезапно пугаться. Это в точности напоминает момент перед оргазмом. Каждый этого хочет. Это кульминационный опыт.

Ничего не знавший о Джиме до тех пор, пока “Зажги мой огонь” стала первым номером, его отец достиг вершины в своих чартах, став в возрасте 47 лет самым молодым адмиралом флота США. Его назначили в Пентагон, и Моррисоны – Энди было теперь восемнадцать лет, а Энн двадцать – переехали в Арлингтон, штат Вирджиния.

Однажды к Энди зашёл приятель и принёс запись первого альбома “Doors”.

Посмотри сюда, – сказал он. – Это не Джим?

Энди сказал, что он уже слышал “Зажги мой огонь” и не узнал голос своего брата. Он попросил эту запись у приятеля, и в тот же вечер вместе с родителями прослушал её. Клара отложила книгу, которую читала, а адмирал продолжал читать газету. Когда пошла эдипова часть “Конца”, газета начала дёргаться, сначала медленно, а потом всё более яростно, по мере того, как становилось ясно – о чём песня. С этого дня адмирал никогда больше не комментировал работу сына.

На следующее утро мать Джима позвонила на “Elektra Records” в Нью-Йорк и сказала, что пытается найти сына. Представив некоторые убедительные доказательства того, что она действительно была его матерью, она получила номер телефона гостиницы в Манхеттене и имя гастрольного менеджера “Doors”. Она повесила трубку и снова набрала Нью-Йорк.

Алло! Это миссис Моррисон. Можно Джима?

Какого Джима?

Джима. Джима Моррисона. Это его мать.

Да? – в голосе прозвучала досада.

В трубке послышался другой голос:

Алло.

Джим? О, Джим…

Да, мама…

Она, волнуясь, говорила ему, как рада слышать его голос, спрашивала о здоровье, упрекала, что не писал, говорила, что очень беспокоилась о нём и уже хотела нанимать частного детектива, но адмирал упорно не разрешал ей этого сделать. После утешения наступила досада. Ответы Джима на её вопросы и заботу о нём были ворчливы.

Джим…

Да, мама… – Он вздохнул.

Пожалуйста, приезжай домой на старомодный праздник – День Благодарения* [*Последний четверг ноября.]. Энди и Энн…

Хм… Я думаю, что буду очень занят, – сказал Джим.

Пожалуйста, постарайся, Джим. Пожалуйста…

В конце концов Джим сказал, что скоро у него должен быть концерт в Вашингтоне и что, может быть, она бы приехала туда.

Ещё одно, Джим. Не сделаешь ли ты своей матери одно большое одолжение? Ты знаешь, каков твой отец, не сделаешь ли ты стрижку перед приездом домой?

Джим попрощался и повернулся к присутствующим в комнате, которые стояли и молча слушали.

Я не хочу больше разговаривать с ней.

Концерт был в танцевальном зале Хилтонской гостиницы в Вашингтоне, и миссис Моррисон вместе с Энди приехала туда ещё днём, ожидая в вестибюле, пока кто-то у конторки не упомянул имя “Doors”. Это был Тодд Шиффман, агент группы; Клара представилась ему и сообщила, что хотела бы видеть своего сына. Тодд послал кого-то в танцзал, где всю ночь сидели “Doors”. Вернувшись, тот шепнул Тодду: “Джим сказал – не пускать”. Таким образом, следующие четыре часа Тодд держал Клару и Энди подальше от Джима, пригласил их обедать и всё время извинялся, говоря, что они увидятся с Джимом вечером.

Мы все делали то же самое, – говорит Рэй. – Мы все взяли её в оборот, таким образом отвлекая.

О, не все мы! – говорит Билл Сиддонз, который был тогда симпатичным девятнадцатилетним парнем и гастрольным менеджером “Doors”.

Рэй рассказал такой случай:

Да, мадам, он здесь, я видел, как он сюда входил.

А я видел, как он отсюда выходил, – добавлял Сиддонз, подыгрывая.