По запаху крови - Алексей Ворон

После смерти Ахетона жизнь Морейн превратилась в бессмысленную карусель. Белое и золото слилось в сплошную грязную полосу. В этом кружении Морейн перестала различать маски, вкусы и запахи. Она уже не страдала от жары, потому что перестала чувствовать что-либо. Она, как марионетка, без осознания выполняла все ритуалы и церемонии, все, что от нее требовалось. Мысли и воспоминания больше не посещали ее и не мучили по ночам. Она жила в странном, сгустившемся до плотности ваты, пространстве. Это продолжалось долгие месяцы, но Морейн больше не замечала течение времени.

И это бессмысленное состояние однажды было прервано, будто кто-то разбудил ее от вечного сна. Резко кольнуло под сердцем беспокойство. Ощущения, чувства и запахи нахлынули на нее в один миг, и она с удивлением обнаружила себя, поднимающуюся по широкой белокаменной лестнице в свите Гелионы. Морейн почувствовала, что за ней следят, как за случайно забредшим в лес путником наблюдают из-за деревьев дикие звери. Она даже выбилась из общего движения, потеряла свое место в свите, беспокойно оглянулась. Кругом белые маски. И среди этих бездушных масок Морейн отчетливо ощущала присутствие охотника. Ощущала, но не видела. Весь день она провела как на иголках под моим пристальным взглядом. Я даже успел насладиться этим прелестным чувством хищника, выслеживающего свою жертву.

В один из приемов у царицы Морейн, стоя подле ее трона, оказалась напротив всех масок, выстроившихся в ряд. Ее глаза внимательно изучали белые лица, пытаясь отыскать среди них следящего. Устав от разглядывания чужих людей, она отвела взгляд и случайно посмотрела направо от трона, туда, где столпились телохранители Гелионы. И тогда, встретившись со мной глазами, Морейн с трудом сдержала восклицание, но не выдала себя, лишь едва заметно кивнула мне. Я даже не понял, испугалась она или обрадовалась моему присутствию.

С этого дня Морейн больше не впадала в спячку. Как и у меня, единственная осознанная мысль принцессы была о том, как нам переговорить. В присутствии посторонних это было невозможно. Теперь, встречаясь, мы разговаривали глазами.

«Здравствуй!» — говорил мне взгляд Морейн.

«Я так долго искал тебя», — отвечал я, улыбаясь.

«Ты смешной», — мимолетная улыбка пробегала по ее губам, и я видел, что она смеется над моим плюмажем из перьев. Когда она подходила близко, я улавливал ее мысли, и эти мысли были мне приятны.

Дни тянулись, а я все не мог найти возможность переговорить с Морейн. В ее комнатах всегда присутствовали рабыни, по дворцу она передвигалась в окружении рабов и охраны, подойти к ней незамеченным было невозможно. Я изводился тягостным ожиданием случая остаться с ней наедине.

Частые землетрясения вынудили Гелиону на паломничество в храм на горе Атлас, где она должна была провести обряды, чтобы задобрить грозных богов. Стоило лишь задрожать земле — и повсюду на острове совершались отчаянны попытки умилостивить богов, людей сталкивали прямо в кратеры вулканов, в гибельную пропасть, где бушевала разъяренная стихия. Гелиона без свиты и охраны, в сопровождении только приближенных жриц и жрецов, покинула дворец и пешком отправилась в горы.

Я провел этот день в тренировках под неусыпным наблюдением Друза. Вечером, как только стихли звуки, я бесшумно выскользнул из казарм для охраны и быстро направился в то крыло дворца, где жила антильская царевна. На лестнице, ведущей сад, я увидел, вернее, почуял ее, она стояла в тени колоннады.

Я подошел и, взяв ее за руку, молча повел за собой. Морейн покорно шла, не отнимая руки. Спустившись по лестнице, мы вышли на выложенную плиткой дорожку сада. Луна в синем антильском небе светила все ярче, и мы хорошо видели друг друга. Легкий ветерок охлаждал наши измученные жарой тела. Мне было легче переносить жару, положение раба позволяло мне ходить почти раздетым и без маски. Морейн же была вынуждена носить этот золотой кокон, который и весил-то немало. Мы молча стояли, держась за руки, и смотрели друг другу в глаза. За все время нашего знакомства у нас впервые появилась возможность поговорить, и я, проделав для этого такой длинный, трудный путь и выдержав столько испытаний, не знал, что ей сказать.

— Значит, ты не забыла меня и узнала? — прошептал я, наконец.

— Разве я могла забыть твою звериную грацию, Блейдд? Даже легкий налет культуры не изменил тебя.

Я еще не успел привыкнуть к манере Дивного Народа высокопарно выражаться, и ее слова показались мне откровенным признанием. Морейн дотронулась тонкими пальцами до кожаного ошейника на моей шее и сказала:

— Блейдд, бедный, что она с тобой сделала?

Ободренный ее словами и действиями, я поймал ее руку и прижал к своим губам.

— Со мной нельзя ничего сделать против моей воли, — произнес я срывающимся голосом. — Я сам позволил его надеть.

— Зачем? — изумилась Морейн. — Зачем свободный волк захотел надеть на себя ошейник?

— Чтобы найти тебя!

— Блейдд, неужели? — Она подняла на меня ошеломленный взгляд. Похоже, Морейн только сейчас поняла, что наша встреча неслучайна.

— Другого способа попасть в этот город не было, — ответил я. — Иноземцы могут войти в него только в качестве рабов.

Мне было неприятно и неловко видеть перед собой белую непроницаемую маску, под которой страстно хотелось разглядеть любимые черты. Я спросил с деланным равнодушием:

— Твои рабыни крепко спят?

— Они не проснутся до утра, даже если бить над ними в барабаны. Что ты с ними сделала? — спросил я с улыбкой.

— Ничего, — пожала плечами Морейн, — напоила снотворным.

И Веда еще считала свою ученицу бездарной!

Я отвел антильскую царевну в ее апартаменты, которые состояли из двух смежных помещений. Первая просторная комната сияла при свете кристаллов и свечей темным золотом. От второй, где находилась спальня царевны, ее отделяла резная деревянная решетка, покрытая позолотой или бронзой. Вдоль этой решетки на разбросанных на полу цветных подушках и одеялах сладко спали четыре женщины. Посередине второй комнаты стояла кровать под воздушным балдахином, а у стены с окном — инкрустированный туалетный столик и маленькое кресло. В него я посадил Морейн. Взял губки для протирания лица и кувшин с водой и начал осторожно смывать с нее маску. Мне это нередко приходилось делать для Кийи, и я вполне справлялся со своей задачей. Морейн безропотно сидела, позволяя мне все это, она поняла, что мне трудно воспринимать ее в карнавальном наряде.

Я снял с нее головной убор из сотен золотых косичек и этот громоздкий балахон. Она осталась лишь в обтягивающем платье из полупрозрачной вуали. Я отошел в сторону, чтобы получше рассмотреть ее. О, если бы вы знали, какое это было горькое зрелище! Прошло всего два года с нашей последней встречи, но мне показалось, что Морейн постарела лет на десять. Не было больше той жизнерадостной кельтской девочки. Ее щеки ввалились, глаза потускнели и выцвели на антильском солнце. Ее тонкие руки безжизненно упали на колени, а глаза, казавшиеся теперь огромными на изможденном лице, были полны безысходности. И по этому тоскливому взгляду я понял, а вернее почувствовал, что она больна. Мы, волки, чувствуем общее состояние человека. Жизнь вытекала из запястий Морейн тонкой струйкой. Полная луна освещала сквозь окно лицо принцессы, придавая ее образу еще большую хрупкость и трагичность. Вдруг из глаз Морейн потекли слезы, и я, не выдержав, бросился к ней и сжал ее в своих объятиях. Она плакала на моем плече, горько жалуясь на свою жизнь. Потом спохватилась и сказала: