Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых ма­ков. - Молчанова Ирина Алексеевна

Ресницы девушки дрогнули.

— Я приготовила ее раньше… сейчас я уже не помню всего.

— Сути будет достаточно, — вздохнул Лайонел. Она подняла на него несчастные глаза.

— Я не могу без тебя жить. Такая суть.

Он прокручивал в голове услышанное, а девушка совсем сникла, заметив:

— Ты насмехаешься?

— Нет… нет. — Он улыбался и, наверно, в целом свете, ни в одном языке, известном ему, не существовало слов, сказавших бы о его чувствах больше, чем сейчас сказала она. Однажды такие слова он уже слышал от нее. Тогда она стояла на подоконнике окна в своей комнате и грозилась выброситься. В тот раз они звучали по-другому и скорее раздосадовали. А сейчас стали незаслуженным, но самым лучшим вознаграждением. Лайонел всматривался в туманно-серые глаза и видел осень в своем любимом городе, когда асфальтовые дорожки мокрые от дождей, а листва на деревьях пышно-рыжая. Он не мог поверить и до конца осознать, что возможно чувствовать так раздирающе глубоко и безнадежно одержимо.

Молодой человек медленно расплел косички на ее осенних волосах и просто сказал:

— А я не могу жить без тебя.

Улыбка, недоверчивая, нежная, преобразила ее личико. Каких-то несколько месяцев назад, увидев эту девочку впервые, он мог долго перебирать в уме нелестные эпитеты, характеризующие ее внешность. А сейчас был не в силах перестать постоянно любоваться ею. Ему нравилось в ней все, и часто приходилось подавлять в себе необузданное желание прикасаться к ней, обнимать, целовать. Он боялся показаться навязчивым, слишком влюбленным, зная, что чувства — это средство для манипулирования, оружие. И вложить его в руки, даже любимые, было опасно.

Катя приподнялась, отряхнула с себя кровавые ошметки лепестков и, раскрыв ладонь, показала ему белый лепесток.

— Нашла такой… — и тихо прибавила: — У меня, кажется, сегодня день рождения.

Лайонел опустил глаза, не способный вымолвить хотя бы тривиальное: «Я не знал». Он должен был знать и помнить.

Она спросила:

— Ты сердишься на меня из-за крови?

Он подал ей бутылку.

— Нет, не сержусь.

— А где ты пропадал так долго?

Ему было стыдно, но он честно ответил:

— Просто сидел на берегу залива Фёрт-оф-Форт.

— Ты не хотел возвращаться?

Молодой человек грустно усмехнулся, взял ее руку и поцеловал.

— Я не заготавливаю речей, попробую экспромтом, хорошо?

Она кивнула.

— Ты говоришь, я вернулся за тобой, чтобы самоутвердиться. — Она хотела возразить, но он прижал палец к ее губам. — Помнишь, что Вильям сказал тебе, когда вы танцевали?

— Нет, — огорченно покачала головой девушка.

— Он сказал, что любит тебя.

— Ах да, — все еще не понимая, к чему он ведет, моргнула Катя.

Лайонел устремил взгляд на горизонт и тихо промолвил:

— Я не позволил тебе ответить ему, не дал сделать выбор. Потому что пока вслух не было произнесено ответное «люблю», ты принадлежала мне и обещала ждать. Я думал, мне все равно, что именно ты ему тогда не сказала. Но теперь меня это убивает. Следовало подождать лишь пару секунд, но я, как ты заметила, привык владеть. Думал, самое главное заполучить тебя, а с остальным разберусь потом. Вот только я не учел, что нельзя разобраться с тем, чего нет. Ты не сделала выбор, не успела ответить Вильяму. Ничто теперь уже этого не изменит. Я не узнаю, по своей воле ты ушла со мной или нет. А все оттого, что я никогда не ставлю цель играть честно, моя цель — победа. Трофей, может, для тебя звучит оскорбительно и обидно, но не будь ты трофеем, ты не была бы моей. Победители не смотрят под ноги, по сторонам, они никого и ничего не замечают, кроме блеска золотых кубков. Нечестная игра — не помеха победе, но триумф ее отравлен. — Лайонел взял с ее ладони белый лепесток. — Каждая девушка мечтает, чтобы ее рассмотрели в толпе, выделили и полюбили. Но это история не про меня, это Вильям рассмотрел тебя в толпе, он выделил тебя, полюбил и показал мне. С тобой он был первым во всем, а я вторым. Если с этим я готов смириться, то мириться с твоей малейшей неуверенностью в своем выборе не могу.

Катя накрыла его руку своими пальцами.

— Вильям ведь тоже не играл честно, он…

— Он лицемер! — жестоко оборвал ее Лайонел. — Мой брат полагает, что если прикрываться святостью намерений, то в рай можно въехать на карете, запряженной хоть самим Иисусом. Разница между моей нечестной игрой и его лишь в том, что он не считает свою таковой. И он еще смеет меня осуждать. А я не осуждаю, я презираю. Меня нисколько не заботит, как я с ним поступил, я бы сделал это снова, только на несколько секунд позже, чтобы позволить тебе выбрать самой.

Девушка порывисто обвила рукой его шею и, прижимаясь губами ко рту, зашептала:

— Я ушла бы с тобой, даже если бы ты его убил… И мне хочется умереть при мысли, какие страшные вещи я простила бы тебе. Я боюсь, в любой миг ты способен причинить мне боль и мне не останется ничего иного, как молча сносить ее, потому что отказаться от тебя я не в силах.

Лайонел обхватил затылок девушки и опустил ее на траву. Они боялись одного и того же — заставить друг друга страдать. Казалось бы, выход очень прост — осторожнее обращаться с драгоценными хрупкими чувствами, но, зная себя и зная ее, он понимал — все будет куда сложнее.

Мягкость и податливость ее губ оттеснили его мысль о том, что их ждет впереди. Хотелось оставить лишь этот миг, закрыться в нем, как в пустой комнате, где кроме них — никого.

Молодой человек неторопливо развязывал золотистый шнурок на нежно-зеленом корсаже, с трудом сдерживая себя, чтобы не разорвать ткань от нетерпения. Столь яростной страсти к кому-то он не испытывал очень давно, а может даже, именно такой — никогда. Желание, похоть в мужчине могла пробудить любая красивая женщина, но то, что испытывал он, было не просто физическим влечением, а чем-то непостижимым. Близость с этой девушкой он назвал бы единением душ, будь у него душа. Рядом с ней его глухое ко всему сердце жило, оно кружилось, кружилось в танце, словно одурманенное от счастья.

Ее ладони нежно скользили под рубашкой, иногда задерживаясь на пояснице. Чего только не делали с ним женщины за его жизнь и бессмертие, а дрожь внутри вызывали лишь застенчивые ласки совсем еще невинной девчонки. Ему хотелось раствориться в ней, пролиться на нее водой в страшную жару и впитаться в кожу, в каждую клеточку тела…

Последнее, что он услышал, как Катя вскрикнула, затем ему стало легко-легко. Неприятные секунды сопротивления ткани собственной одежды, ее платья — и он стек на кожу. Прикасаться к ней, ощущать всю разом под собой, проникать в нее было несравненным блаженством. То же самое, что поцеловать ее всю за какую-то долю секунды, не пропуская ни миллиметра. Катя села и, смеясь, сказала:

— Лайонел, если ты хотел остудить мой пыл, у тебя получилось. — Она смахнула со щеки капли воды и сняла с себя его мокрую одежду.

— Прости, не сдержался, — на вздохе промолвил молодой человек, собравшись в водяной столб и обретая прежнюю форму.

Девушка с таким восхищением смотрела на него, что он вдруг показался себе мальчишкой, который показывает понравившейся девочке глупые фокусы. Потемневшие от воды волосы спиралями спускались на грудь, прилипнув к тонкой изящной шее и груди. Катя показалась ему сейчас еще более маленькой, хрупкой. И у него легонько сжалось сердце от нежности к ней и точно дыхание перехватило. Он мог бы целую вечность носить ее на руках, крепко прижимая к груди, лишь бы предоргазмовая дрожь внутри от одного взгляда серых дождливых глаз, не кончалась. Лишь бы по-прежнему чувствовать себя живым, по-настоящему живым.

— А каково это, — спросила она, — когда превращаешься?

Лайонел лег на спину, заложив руки за голову и, глядя в алое закатное небо, признался:

— Это потрясающе. Выход из тела сам по себе доставляет огромное наслаждение, он подобен тысяче оргазмов, полету с огромной высоты, глотку свежего воздуха после ужасной духоты и еще немножко похож на первое купание голышом. — Он приподнялся и одним движением притянув девушку, положил на себя. — Выйти из своего тела, чтобы войти в твое — это самое фантастическое, что я когда-либо испытывал.