Жизнь и творчество С М Дубнова - София Дубнова-Эрлих

"Восход" печатал "Письма" без оговорок, но отношение редакции к идейной установке их автора оставалось неясным. У писателя не раз возникало желание побеседовать с новыми руководителями журнала; найти общий язык - казалось ему - будет нетрудно. Весной 1902 года он уехал в Петербург.

Север встретил гостя прохладным невским ветром. Стоял май, сумерки одевали город голубоватой дымкой. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как юный мечтатель, бродя по гранитной набережной, вглядывался в водную глубь и в глубь своей души, мятущейся, ищущей, неудовлетворенной. Теперь по петербургским улицам в раздумьи шагал достигший зрелости человек. Он нашел смысл и цель существования, прошлое открылось перед ним, жизненный путь казался прямым, как убегающая вдаль лента столичного проспекта, но тоска, смутная, неизжитая тоска юных дней поднималась со дна души в зыбкой полумгле белой ночи ...

Предаваться воспоминаниям мешали встречи с людьми. Месяц пребывания в столице прошел в беседах и спорах с новыми и старыми знакомыми. Приезжий приглядывался к вышедшему на арену за время его отсутствия поколению журналистов и общественных деятелей. Бросалась в глаза разница между Петербургом и Одессой: в столице выше был интеллектуальный уровень, шире горизонты; но писатель с грустью констатировал, что местным деятелям не хватало наивного энтузиазма одесситов. Редко встречал он в литературной среде сочувствие своим взглядам. Главный редактор "Восхода" Л. Сев, человек с большим философским образованием, решительно отвергал национальную программу и в школьном деле и в других областях культурной жизни. Его идеалом, сложившимся под влиянием Германа Когена, был идейный синкретизм, органическое слияние элементов русской и еврейской культуры. Другие члены редакционного коллектива были более национально настроены, но общее отношение их к идеологии (116) "Писем" можно было бы охарактеризовать, как "дружеский нейтралитет". Дав возможность участнику одесского "культур-кампфа" развить свою концепцию, редакция отказалась высказаться по поводу кампании за национальное воспитание. Статья, писавшаяся в огне редакционных споров (Восход, 1902, № 3-6), отличалась горячностью тона. "Отныне - писал С. Дубнов - национальное воспитание является боевым паролем; это - ш и б о л е т, по которому можно отличить направление данной группы. Ни один народ в мире ... не может указать на такой чудовищный пример, чтобы... интеллигенция противопоставляла общечеловеческое своему национальному". Людям, выражавшим недовольство по поводу термина "национальная интеллигенция", он возражал: "пока существует ассимиляция, должна существовать национализация".

Несмотря на принципиальные разногласия, между писателем и руководителями "Восхода" установились дружеские отношения. Редакция приняла решение печатать в приложении к журналу трехтомную "Историю" в новой обработке. Избавление от издательских хлопот и пререканий с цензорами было большим облегчением для автора "Истории"; но он понимал, что живя на далеком юге, трудно следить за печатанием большого труда в Петербурге. Старая тяга к северу снова ожила в его душе. С планами литературными совпадали семейные: дочери, кончавшие гимназию, мечтали о столичном университете. Однако, возобновлять унизительные хлопоты о праве жительства писателю не хотелось; он стал подумывать о переселении в близкую к столице Вильну. Одесские общественные распри сильно его утомили; всё чаще приходила в голову мысль, что в новой обстановке легче будет посвятить себя целиком научной работе. Действительность рассеяла эти иллюзии: именно в "литовском Иерусалиме" пришлось С. Дубнову пережить бурную пору революции.

Вернувшись в Одессу, писатель окунулся в привычную атмосферу. Квартира в тихом приморском переулке в приемные часы осаждалась посетителями, жаждавшими побеседовать на темы, затронутые в недавних публицистических статьях. Неожиданным гостем оказался бойкий незнакомец, назвавший себя Ю. Волиным и заявивший, что является представителем возникшей в Минске (117) "еврейской независимой рабочей партии" (название это звучало иронией: "независимцы" находились в полной зависимости от известного шефа охраны Зубатова, пытавшегося при их помощи разложить растущее рабочее движение). Волин пытался в Одессе завязать сношения с Комитетом Национализации, но потерпел фиаско: узнав об истинном характере его деятельности, Комитет категорически отказался иметь с ним дело. Расчеты на помощь со стороны С. Дубнова свидетельствовали о крайней политической наивности: еще не подозревая закулисных связей своего гостя, писатель решительно отверг программу, отдающую экономической борьбе предпочтение перед политической.

Очередное "Письмо" (Восход, 1902, кн. 11-12) называлось "О растерянной интеллигенции" и было ответом на недавно напечатанные пространные рассуждения о национальном вопросе одного из заправил одесской еврейской общественности М. Моргулиса. Противник С. Дубнова между прочим напомнил ему о "грехах юности" статьях периода бунтарского свободомыслия. Писатель ответил цитатой из Виктора Гюго: "Горизонт стал иным, маркиз, но не душа. Ничто не изменилось внутри, но всё вокруг меня. Глаза остались те же, но они видят другое небо".

Интенсивная работа над "Историей" заполнила последнюю проведенную в Одессе зиму. Писатель почувствовал большое удовлетворение, когда этюд "Что такое еврейская история" появился в Америке в переводе Генриетты Шолд (Jewish History. An Essay in the Philosophy of History. Philadelphia). Но сразу нахлынули горькие мысли: давно уже порывался он переработать и издать в виде брошюры статью, в которую вложено было столько душевного пыла, но этого до сих пор не удалось сделать. Ждали своей очереди и другие давно задуманные работы. В марте 1903 г. в дневнике появляются грустные строки: "Силы уходят, жизнь уходит, всё чаще считаешь, сколько еще осталось жить. Десятками лет откладываются крупнейшие работы ..."

С наступлением весны С. Дубнов стал собираться в Вильну, чтобы подготовить переселение. Но неожиданно все личные планы отодвинула в тень весть о кровавом кишиневском погроме.

7-го апреля 1903 г. в клубе "Беседа" собралась большая аудитория послушать молодого сионистского деятеля В. Жаботинского. Талантливый журналист, недавно ставший рьяным (118) приверженцем Герцля, в своей речи изображал еврейство диаспоры в виде народа-призрака, который бродит по распутьям мира, внушая окружающим страх и антипатию; эти чувства исчезнут - утверждал оратор - лишь тогда, когда евреи станут нормальной территориальной нацией. С тяжелым чувством слушал С. Дубнов звучавшие с трибуны пламенные тирады. Ему думалось: много ли нужно, чтобы внушить колеблющейся еврейской интеллигенции страх перед собственной национальной тенью? В перерыве он одиноко шагал по широкому фойе, как вдруг внимание его привлекли возбужденные голоса и горький плач: беглецы из близкого Кишинева, спасшиеся от резни, принесли весть о только что пережитых ужасах.

Вскоре выяснилась страшная правда: в течение трех дней в городе свирепствовал жестокий погром на глазах полиции, а кое-где и при ее участии. Резня была инспирирована сверху и осуществлена подонками населения. Подробности, передававшиеся очевидцами, леденили кровь. Кишиневская трагедия на время оттеснила на задний план все проблемы еврейской общественности. Когда люди пришли в себя, возникла потребность реагировать на совершившееся. Прежде всего казалось необходимым оповестить миру правду об ужасах погрома. С. Дубнов предложил создать информационное бюро, которое занялось бы собиранием материала и оглашением его заграницей. План этот встретил всеобщее сочувствие; в Кишинев командирован был Бялик. Плодом его поездки явился не только обильный фактический материал, в течение короткого времени обработанный С. Дубновым и отправленный заграницу, но и потрясающие образы знаменитой поэмы, напоенной гневом, болью, жгучим стыдом.

Кишиневский взрыв создал атмосферу тревоги: над всей чертой оседлости повис дамоклов меч погромов. Наиболее активные элементы еврейской общественности сознавали необходимость самообороны. Одесская группа писателей долго обсуждала текст воззвания, призывающего еврейское население оказывать вооруженный отпор насильникам. Воззвание, написанное Ахад-Гаамом по древне-еврейски (из конспиративных соображений) и подписанное анонимной, "группой писателей", разослано было официальным представителям еврейских общин. До широких кругов общественности оно, однако, не дошло. Самооборона, (119) организованная вскоре в ряде городов, родилась не в кабинетах писателей, а в народных массах; она стала делом рабочего движения, одним из актов революционной борьбы.

Когда волнение, вызванное кишиневским погромом, несколько улеглось, и С. Дубнов, очутившись в Вильне, погрузился в сумрак извилистых средневековых переулков и старинных синагог, в душе ожила тоска по литературной работе. Ему думалось: как чудесно будет воскрешать прошлое в обстановке, где каждый камень говорит о былом... Но кругом всё жило настоящим. Еврейская общественность потрясена была до дна: особенно сильно ощущалось брожение в кругах молодежи. Писателю приходилось вести бесконечные беседы с людьми различных направлений; одни призывали к эмиграции, другие - к усилению борьбы с правительством. Он сам попытался сформулировать обуревавшие его чувства в статье "Исторический момент", вызвавшей острый конфликт между редакцией "Восхода" и цензурой. Никогда еще за долгие годы свой литературной деятельности автор "Писем" не ощущал такого возмущения против контроля тупых чиновников, как в те дни, когда писались эти дышащие болью строки. Статья начиналась словами: "Мы снова переживаем события, доказывающие, что история имеет более кругообразное, чем прямое движение. Сейчас только мартиролог еврейства совершил полный круг - от уманьской резни до кишиневской, от 1768 г. до 1903 г. Двадцать два года тому назад мы, догматики прямолинейного прогресса, впервые с изумлением и ужасом увидели, как круто загнулась "прямая" линия новейшей истории и пошла по направлению, приближающему нас к исходной точке, к мрачному прошлому. Теперь круг замкнулся, конечная и исходная точка сошлись ... Но к постигшему нас новому удару мы оказались в смысле психологическом более подготовленными ... Пережитое двадцатилетие завещало нам... великий лозунг: национальная самопомощь". Самопомощь эта, по мнению автора, должна идти в двух направлениях: борьбы за гражданские и национально-культурные права во всех странах, где живут евреи, и создания нового центра еврейства путем массовой организованной эмиграции в Америку.