Дурбар в Лахоре - Елена Блаватская

Слуги, сложив принесенные подарки в кучу у подножия вице-королевского трона, отвесив земной поклон, удаляются. Маркиз Рипон произносит имя магараджи Кашмирского, подзывает его и указывает рукою на подарки. Тот кланяется, прижимает руки ко лбу и сердцу и с трудом возвращается на свое место. Публика объясняет эту слабость волнением и сильною реакцией от боязни к радости и успокаивается собственным объяснением. Являются слуги магараджи и, захватив подарки в охапку, исчезают… Конец сцене второй и последней.

Виват! Вице-король из лагеря вигов!.. Ура! Гладстону и его политике!..

В третий раз все снова умолкает… Подарки розданы всем раджам и сердарям по заслугам и чину, и все снова уселись и приготовляются слушать вице-королевский спич. Снова легкая тревога с моей стороны, но надежда теперь преобладает.

Эта речь оказалась настоящим политическим манифестом. Она давала ключ к только что выказанной вице-королем сдержанности и, по мнению недовольных консерваторов, чуть не преступной снисходительности в отношении к проступку владетеля Кашмира. Маркиз прямо объявил, что он, лорд Рипон, всею душой и помышлениями принадлежит к политической системе лорда Лоренса, разделяет с ним его взгляды и твердо решился, не уклоняясь ни на шаг, следовать по стопам этого государственного мужа. Обращаясь к принцам и вождям пенджабских племен, он в одно и то же время пощекотал их самолюбие, воздав заслуженную хвалу их «воинственным инстинктам» и плеснул холодной водой на их патриотический жар. «Невзирая на 30 лет мира под британским управлением, – говорил он им, – я знаю, что ваша храбрость на поле битвы была бы столь же замечательною теперь, как и в те бурные дни, когда война у вас была скорее правилом, нежели исключением. Но, – добавил он, – по-моему истинная слава страны состоит не в вечных войнах, а скорее в ее мире со всеми». Он напомнил им, что верховное правительство полагается на них, на их мудрость и искреннее желание возвысить родину в деле скорейшего введения необходимых в ней реформ и улучшений в собственных их «независимых владениях». Сам же он лично «верит в их (принцев) верноподданнические чувства и честь. Он (лорд Рипон) надеется на них, ожидает, что они посвятят свои первые и главные заботы благоденствию своих подданных; употребят все усилия, дабы спасти свой народ от ожидающей его страшной участи невежества, среди цивилизации остального мира: голодной смерти по собственной вине»… Он окончил, выразив надежду, что с этой минуты «Индия будет надолго, если не навсегда, освобождена от измен и страшного призрака как междоусобных, так и пограничных войн»…

Грянул оркестр «God save the Queen»; затрубили трубы, загремели литавры, запищали шотландские рожки, и стали магараджи и раджи, сердары и науабы исчезать один за другим из палатки, под аккомпанемент салютующих их светлости пушек, рева верблюдов, ржания лошадей и всего того невообразимого гама, который в Индии всегда сопровождает скопища туземцев.

Одним из первых поспешно удалился магараджа Кашмирский, так поспешно, что удаление его было скорее похоже на бегство изгнанника, нежели на возвращение домой могущественного и одаренного императрицей Индии принца. Лица, стоявшие близ подъезда, у конца «аллеи фонарей» слышали, а потом и передавали другим, с какою поспешностью и «диким блеском в глазах» он приказывал людям нести его домой во весь дух, словно он бежал от какой-то опасности…

Нечего и говорить, как все эти слухи интриговали непосвященную в тайны «секретной» или закулисной политики публику. Не было конца догадкам и предположениям. Некоторые открыто обвиняли вице-короля в «опасной оплошности», в отсутствии всякого «политического инстинкта».

– Он не знаком еще с настоящим положением дел в Индии, – говорил один.

– Да, придется ему еще раскусить, как и всем нам, глубокое, почти бездонное для вновь приезжего в страну европейца коварство азиатов, – кричал другой, старый англо-индиец, очевидец сцен 1857 года.

– Эта либералы погубят наш «престиж» в Индии, – жаловался третий.

– Такой поступок просто ни с чем не сообразен!.. Он идет прямо против всех традиций минувшего правительства. Но, тише, тише!.. Вот идет второй секретарь…

– О!.. А!.. Нелепо!.. Ужасно неосторожно! – шептали тории всех оттенков.

Не было почти группы из многих поджидавших экипажей европейцев, откуда не раздавались бы подобные этим восклицания. Полное недоумение и даже до некоторой степени смущение овладело англо-индийскою колонией. Некоторые из алармистов зашли так далеко, что стали, наконец, прямо намекать на возможность «неожиданной и немедленной атаки со стороны войск генералов Кауфмана и Скобелева». Ободренный гарантированною ему вице-королем на дурбаре безнаказанностью, принцу Кашмирскому стоит лишь теперь свистнуть. У русских ухо чуткое… как знать? Быть может они и засели где-нибудь поблизости, на границе, в одной из сотен еще не эксплуатированных долин гималайских дремучих лесов…

Верная своей задаче аккуратного и правдивого летописца дурбара 1880 года, считаю долгом своим заметить, что подобная чушь исходила из уст не совсем официальных. Вышеупомянутые последние взгляды и предположения принадлежали почти всецело пессимистам прекрасного, но легковерного пола, и весьма юным, только что оперившимся и прилетевшим из-за родных туманов птенцам. Но, тем не менее, верно и то, что даже убеленные сединами старцы ввиду такой «нетрадициональной» линии в индийской политике, качали головой, предвидя всевозможные компликации, если не в скором настоящем, то в туманном будущем.

– Слышали вы, как вице-король сказал принцам, что он «верит в их верноподданнические чувства», доверяет их чести… Доверять руку осам, засунув ее в их гнездо! – презрительно фыркнул один железнодорожный чиновник.

– Действительно!.. Смотреть сквозь пальцы на такие неприличные выходки!.. видимо преднамеренное оскорбление целой Англии в лице вице-короля… Это уже слишком… слишком сильно заявлять себя либералом!..

– Это значит просто давать… пощечину публичному мнению англо-индийцев!.. – отрезал один из птенцов.

– Повернуться спиной к его высокопревосходительству и высшим правителям страны в самую минуту торжественной процессии въезда того, кто здесь представляет ее величество, осмелится сделать лишь тот, кто чувствует поддержку сильной и враждебной нам руки, – глубокомысленно заметил мой сосед, толстый англичанин.

Я потупилась, чувствуя, что подо мною снова слегка как бы дрогнула только что укрепившаяся почва.

– Гей!.. Сааб!.. – вдруг закричал толстяк проходившему мимо нас с верховою лошадью кашмирцу. – Моти-Сахай!.. На минуту… Сюда!.. Я желаю вам сказать несколько слов… вот этот негр… быть может, разъяснит нам что-нибудь… Он из свиты раджи… – добавил прозорливый дипломат, обращаясь нам.

Отодвинутые от наших экипажей громадною толпой уезжающих раджей высокосферного сановничества, мы стояли на лужайке в нескольких шагах от дороги.

Кашмирец, рослый детина с рыжею бородой, подошел к нашей групп бросил поводья бежавшему за ним слуге. Он униженно поклонился толстяку и другим белым саабам.

– Ну, что, пандит,[55] – обратился к нему по-английски и окольною тропой жирный дипломат. – Как поживает астрология?…

– Звезды неблагоприятны нам, сааб, все дурные предзнаменования… – совершенно серьезно отвечал пандит, совершенно свободно по-английски.

– The devil they are! Неужто?… Ваш магараджа только что забрал на 5000 рупий от ее величества подарков и вдруг «звезды ему еще не благоприятны»! Да чего ж ему еще?…

– Не в материальных отношениях, сэр… Этим его светлость весьма доволен… а вот он все нездоров, и астрологи его давно уже предсказывают ему, что Лахор будет когда-нибудь пагубен для его светлости… Оттого магараджа так долго и отказывался ехать на дурбар…

– Гм-м… м!.. – промычал англичанин, – Оттого, а?… Ну, а раз в Лахоре разве звезды ему и здесь пророчили несчастье… а? Планеты воспрепятствовали ему занять назначенное ему место в процессии, заставили его удрать против приказаний властей домой в лагерь?…

– Нет, сэр… Но его светлость был вынужден против своего желания так поступить…

– Вынужден против своего желания… – передразнил англичанин: – Это что за чушь!.. Кто же мог его принудить к тому?…

– Обстоятельства и… тот факт, что его светлость находился в то время европейском здании, на станции английской железной дороги… магараджа очень набожен!..

– Что за черт… ничего не понимаю!.. И какое же может иметь отношение его бегство с железною дорогой и… его набожностью?…

– Наши религиозные постановления очень строги в этом отношении, сэр… Шастры[56] предписывают особый священный церемониал для каждого действия, для малейшего отправления в жизни человека, сэр… и наш магараджа не мог… не рискуя лишиться касты и попасть под обвинение в тяжелом грехе оставаться одной минутой долее среди английских властей в принадлежащем им здании.