Церковь в мире людей - Андрей Кураев

Да, а если мы говорим о Храме Христа Спасителя, то я не думаю, что там в табличке есть имена бандитов.

– Хорошо, а как быть с колоколами, где выгравировано – «от братвы»…

– Если братва покаялась и обратилась в братию – то это еще терпимо. Но если они остались "братвой", то это возмутительно.

И вновь скажу: если человек жертвует, то он сам меняется. Напротив, если отказаться от его жертвы, то может наступить обратная реакция – он окончательно окостенеет. Иногда жесткость, наказание доламывает человека, а иногда исправляет. Это касается, например, отпевания самоубийц. Я знаю случай, когда священник отказался отпевать застрелившегося офицера. Друзья—офицеры на него наорали, поскандалили. Но через полгода приходит один из этих друзей и говорит: "Батюшка, спасибо, ты мне жизнь спас вчера". Священник удивился: "Как я мог спасти жизнь вчера, если полгода тебя не видел". "Батюшка, вчера у меня такая хмарь на душе была – хотелось пулю в лоб себе пустить, но я вспомнил, что нашего товарища ты за это не стал отпевать и остановился".

Но ведь аналогичный отказ в молитве о самоубийце может и вообще оттолкнуть маловеруюших родственников от всякой молитвы и от христианства вообще… Значит – дело в совестности, чуткости и опытности священника. Церковь дает ему каноны и дает одновременно большую степень свободы от них, точнее – свободу их применения в реальной жизни. На языке богословия это называется "икономия" ("домостроительство").

– Неужто и десять заповедей священник может перетолковать как хочет?

– Я о канонах, а не о заповедях. Каноны – внутренние нормы церковной дисциплины. Например, это вопрос о том, можно ли отпевать самоубийц.

— Кстати, о самоубийцах. Многие относятся к эвтаназии, как к акту милосердия и любви к ближнему. Однако Церковь выступает против этого деяния.

– Здесь я думаю, наша позиция будет в чем—то созвучна с позицией Махатмы Ганди. Он в свое время противился строительству больниц в Индии, считал, что нельзя помогать больным, особенно прокаженным. У него был религиозно—философский аргумент: нельзя вмешиваться в карму. Если человек не изживет свою плохую карму в этой жизни, то потом он будет перевоплощаться и еще больше страдать. В рамках кармической идеологии это логично.

Наша позиция по отношению к болезни не совсем такая. Мы считаем, что человеку надо помогать. Господь дал лекарства, врачей и т.д. Но вместе с Ганди мы полагаем, что есть такая глубина жизни, которая не диагностируется врачами. Человек – это "вещь в себе", и не все, что происходит внутри него, фиксируется с помощью энцефаллограмм. Есть такая глубина, где его сегодняшняя физическая боль что—то в нем меняет на не—физическом уровне. Если Господь не убирает больного, не стирает из жизни, значит, там идет какое—то внутреннее творчество. В рамках данного мира мы можем этого не заметить. Но умирающий как раз уходит из нашего мира, перестраивается для жизни иной. Не надо ускорять его роды, не надо его выталкивать.

– Даже в XV — XVI веках в нищей России расписывать церкви не давали кому попало. Феофан Грек, инок Андрей Рублев… Это был истинный подвиг во имя веры. Они постились перед тем, как приступить к работе. Сейчас подряды на строительство русских храмов получают заезжие гастарбайтеры. Хорошо, если не турки. Почему?

– Я знаю в Сибири храмы, которые строили турецкие рабочие. Ничего плохого в этом я не вижу. Полагаю, что те мусульмане, которые помогали в строительстве наших храмов, не будут потом, как албанцы в Косово, взрывать православные церкви. Думаю, что это неплохое лекарство от экстремизма. Но они месили бетон, а не расписывали храмы. Уверяю, наши художники только православные.

– Не слишком ли богаты золоченые православные храмы на фоне бедности общей народной жизни?

– А Вы не задавали подобного вопроса профессиональным спортсменам? Содержание одного профессионального клуба обходится городу много дороже, чем строительство нового храма. Бюджет хоккейного клуба ЦСКА в 2004 году составил 20 миллионов долларов[35]. Раньше бояре гордились тем, кто какой монастырь поддерживает. Сегодняшние бояре содержат спортивных гладиаторов.

— Не хотите ли Вы своим аргументом усовестить Ваших эстрадных кумиров, берущих огромные гонорары за свою фанеру?

В России всегда избы с земляными полами соседствовали с золотыми куполами храма. В конце концов это выбор человека: вкладывает он средства в отделку своего санузла или в красоту, доступную не только для него. И храмы возводили не от избытка, а от нужды. От нужды в Боге, от нужды в надежде. Людям же, которые строят храм от сытости, храм не нужен. Им нужно стойло.

– Каков же, по—вашему, Божий замысел о России?

– На этот вопрос у меня нет ответа.

– У вас? Нет?

– Если бы был, я чувствовал бы себя совсем иначе… Пока же мне приходит в голову лишь плач пророка Исайи:

"Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями! Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими… Омойтесь, очиститесь, удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло" . 

– Странно, что Вы цитируете Ветхий Завет.

– Что же тут странного? Я воспринимаю Ветхий Завет как органическую и необходимую часть Библии – он не годится лишь в качестве буквального морального руководства для современного человека. Я не люблю, например, когда в Израиле оправдывают свои "превентивные удары" при помощи примеров из книги Есфирь. Ветхий Завет потому и Ветхий, что это – дохристианский мир; оправдание тех людей – в том, что они не знали Христа. Им было так можно, нам – так нельзя. 

– Далеко ли от консерватизма до национализма?

– Очень далеко. Ведь консерватизм христианина – это консерватизм имперского чувства, а империя – как раз и есть исконное противоядие против национализма, потому что империя может существовать только в том случае, если народ, созидающий ее, не навязывает себя по мелочам всем остальным народам.

– Значит, Вы не шовинист?

– Что вы, конечно же шовинист! Позвольте мне воспользоваться случаем, чтобы обратить внимание читателей на книгу современного французского историка Пюимежа "Шовен, солдат—землепашец: Эпизод из истории национализма". Толстенная, страниц четыреста большого формата. Оказывается, слово шовинизм происходит от имени литературного персонажа Шовена. Это не исторический деятель, а литературно—сценический персонаж французских театров второй половины XIX века. Так вот, в пьесах разных авторов была одинаковая трактовка образа Шовена: это солдат, ветеран наполеоновских войн. В рассказе Альфонса Додэ, повествующем о Парижской коммуне, описывается его смерть. Баррикады перегородили Париж. Коммунары и стоящие напротив солдаты императорской армии уже готовы стрелять друг в друга. И в эту минуту между ними выбегает Шовен, уже старик и инвалид, призывает не стрелять, и падает, сраженный залпами с обеих сторон. Додэ кончает свой рассказ краткой эпитафией: «То был последний француз». В общем – «в солдате—землепашце Шовене как раз и воплощается мечта о национальном примирении, о слиянии всех французов, к какому бы классу и к какой бы партии они ни принадлежали, во всеобщей любви на земле, к воинской доблести и к нации… Такова высшая функция мифа, та, которой все подчинено и которую превосходно передает гравюра Шарле, где старый служака разнимает двух молодых солдат, готовых схватиться друг с другом. „Мы французы, Шовен, дело можно уладить“, – поучает он новобранца. Этот призыв к „национальному согласию“ и по сей день лежит в основе речей французских политиков»[36].

Так вот, в этом смысле, я считаю, мы должны быть шовинистами. Русские должны радоваться друг другу, а не отворачиваться с угрюмым равнодушием, встречаясь на улицах чужих городов.

Но здесь сталкиваются две позиции. Одна говорит устами Честертона: "Хорошие люди любят другие народы. Плохие – забывают собственный". Другая озвучивает себя устами Карла Крауса: "Самое неприятное в шовинистах – это не столько их неприязнь к другим нациям, сколько любовь к своей собственной"[37].

– А патриотизм для Вас – ценность?

– Да. И это определяет некоторую нездравость в восприятии современной политики современным же русским православным человеком. Патриотизм – это аксиома русского православного сознания. Выводная из него теорема – поддержка сильного национального государства, государственническое мышление. Но сейчас у нас нет веры в то, что государство наше, не в смысле церковное, но хотя бы русское. Все отчетливее оно принимает черты колониальной администрации, управляемой из—за границы и ради интересов транснациональных монополий.