Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Граховец говорил горячо, возбуждаясь все больше и больше. Папрскарж молча слушал.

— Он же доносчик! Похвалялся, что донес на Галчана, а кто знает сколько еще людей на его совести и скольких бы он еще выдал…

— Я понимаю, Руда, я все понимаю… Но прошу тебя, оставь меня сейчас, пожалуйста…

В эту ночь Папрскарж долго не мог уснуть. Он все время видел перед собой Яскульчака, который, скрючившись, как паук, раскачивался над рекой.

5

Как ни старались партизаны сохранить в тайне свое местонахождение, а по округе все же разнеслось, что на Вартовне действует партизанский отряд. Впрочем, Матея это устраивало, потому что при таком положении облегчалась задача установления связи с другими группами Сопротивления. Наладилась связь не только с Липталом, но и с Сенинцами и с группой из Плоштины, да и в Прлове были теперь свои люди. И лишь осторожный Янек Горнянчин опасался, что к добру это не приведет, хотя и признавал, что с продовольствием стало легче.

К тому же в землянке у Юращаков народу стало больше.

Пришел Буковян, староста одной из деревень возле Всетина. Это был спокойный, рассудительный человек, и тем не менее ему пришлось бежать из родной деревни. Когда был получен строгий приказ сдавать теплые вещи для «зимней помощи», Буковян сказал писарю:

— Садись-ка за стол и пиши: «Я согласен, что помогать надо, только дать мы ничего не можем, потому что наша община вся в долгах. В общественной кассе хоть шаром покати, все равно как в амбаре весной. С большим уважением, Цырил Буковян, староста». Да еще припиши им, чтобы не обижались!

Но власти, видать, обиделись, а поскольку Буковян давно уже был на заметке, то решили его арестовать. Буковян был в это время в поле, и, когда его сын прибежал и сказал, что за ним приехали из полиции, он не мешкая отправился в горы искать партизан.

Другого новичка звали Веркшуцак [4].. Это он пропускал через ворота всетинского оружейного завода машину, когда надо было отвезти что-нибудь на Вартовну, и позволял Старыхфойту выносить с завода части пулемета. О делах Веркшуцака, видно, кто-то пронюхал, и за ним начали следить полицейские сыщики. Вот он и решил, что лучше, не дожидаясь, когда его схватят, уйти в горы, к партизанам.

Приходили на Вартовну связные Дворжищак, Вчеларж, Заиц. Они все настойчивее просили разрешения остаться, говорили, что они уже на подозрении у властей. Но связные нужны были партизанам в деревнях, на фабриках, и поэтому их отправляли обратно. Да и, по правде говоря, нельзя было собирать на Вартовне много народу, ведь зимой прокормить всех здесь было бы трудно.

Целерин получил от отца из Жамберка письмо, в котором сообщалось, что у железнодорожников приготовлена для партизан очередная партия вещей. Целерин уехал, и несколько дней о нем не было ни слуху ни духу.

Потом явился возбужденный и радостно сообщил, что привез много всякого добра и оставил его в Визовицах на станции. Было удивительно, как он вообще доехал с таким грузом.

Старыхфойту запряг лошадь и поехал с Целерином на станцию, а Эстержак и Горнянчин дожидались их в деревне. Багаж оказался не так велик, как рассказывал Целерин, но тем не менее, когда у Эстержака они открыли чемоданы, в них оказалось двенадцать пар кожаных ботинок, несколько дюжин носков, рукавицы и свитеры, как и в первый раз.

— Это должно было следовать на Балканы, а ботинки, может, и еще дальше, на африканский фронт, — объяснял Целерин.

Тащить сейчас все на Вартовну не имело смысла — свитеры, носки и рукавицы понадобятся ребятам, только когда наступят холода. Поэтому решили сложить чемоданы у Эстержаков под лестницей.

Вскоре после этого Горнянчин неожиданно зашел к Эстержакам, и глазам его предстало такое зрелище: над раскрытым чемоданом склонилась Марта, сестра Эстержака, а у окна шурин Эстержака из Лутонины, Млечко и Мика Сурын примеряли свитеры.

Янек был в негодовании.

— Что же это такое! Вы тут делите, выбираете, а ребята на Вартовне зимой будут мерзнуть в своих лохмотьях? Да как вы смеете?

Они растерялись. Не ждали, что их застигнут за подобным занятием. Первой нашлась Марта.

— А ну-ка, Янко, примерь и ты, свитерок. Может, и тебе какой подойдет…

— Ну и будет же вам взбучка! Сейчас пойду к Матею, он вам покажет! — пригрозил Янек в ответ на слова Марты и, с трудом сдерживаясь, вышел из дома.

На верхнем конце деревни он встретил Эстержака, тот только что вышел из лавки.

— Славно стережешь ты партизанское добро, Эстержак, ничего не скажешь! — начал Янек без предисловий. — Твое семейство растаскивает партизанское имущество, Млечко и Сребреник тоже греют руки!

Горнянчин просто задыхался от злости. А Эстержак слушал и даже не пытался оправдываться.

— Ну а ты-то знал об этом? — допытывался у него Горнянчин.

— Я ничего не мог с ними сделать, Янек, — признался Эстержак.

Горнянчин быстро взбежал на Вартовну. Матея он нашел у Юращаков, тот сидел на лавке у печи и играл с маленьким Юркой, которого держал на коленях.

Янек с возмущением рассказал ему обо всем.

Но Матей был невозмутим. Он поставил Юрку на пол, слегка шлепнул его и отправил во двор.

— Брали вещи, говоришь? Ну и что? — добродушно сказал он. — Ведь брали-то свои люди.

Горнянчин оторопел. Он не верил своим ушам.

— Свои? Значит, и этот богатей Сребреник, Мика Сурын, тоже наш? И Млечко? И Марта? Ты не прав, командир. Вещи нужно перенести на Вартовну, пока не поздно, — сказал Горнянчин.

— Хорошо! — согласился Матей.

Сумрачный вечер. На склоне слышится журчание ручья. Партизаны опустились возле него на колени, чтобы умыться. Потом расселись на траве.

— Эх, — вздохнул Филек Зесече, — кишка кишке песню поет, да что толку!

— А ребята-то радуются, пировать собрались! — заметил Властик.

— Ничего, поедят впридумку да вприглядку, — вставил Ломигнат.

— Обед будет прямо панский. На закуску рыбьи ножки да заячьи крылышки, — захохотал Цыра Зподъяловчи.

Шутки немного развеселили их.

И лишь Буковяну, который устал от ходьбы больше других, было не до шуток:

— Да ну их, эти панские закуски! Был бы ломоть хлеба!

А дело было вот в чем. Лесник из липтальского заповедника нашел в лесу серну, убитую браконьером, и сообщил партизанам, чтобы они пришли и забрали ее. И вот они отправились туда с мешками, рассчитывая разделать тушу на месте и перенести мясо на Вартовну. Но начальство тем временем разнюхало про серну, и леснику пришлось отвезти ее во Всетин. Не солоно хлебавши, измученные и голодные, возвращались партизаны к Юращакам.

Между тем стемнело. Партизаны встали, чтобы перейти шоссе и подняться на Вартовну.

По ту сторону шоссе Ломигнат со смущенным видом свернул в сторону.

— Вы ступайте, ребята, а я заскочу к Горнянчиным, у меня там дело…

— Знаем мы эти дела, — ухмыльнулся Филек Зесече. — Фанушка!

— Знаешь, Лом, — крикнул ему вслед Буковян, — мой дед говаривал: если идешь на войну, помолись один раз, если отправляешься в море, помолись два раза, если задумал жениться, помолись трижды…

В последнее время Ломигнат жил в землянке. Немцы всюду его разыскивали. Фанушка теперь жила у Горнянчиных. Лом при каждом удобном случае старался забежать к ним.

В этот вечер он остался у Горнянчиных ужинать. Светлана поставила на стол большой горшок вареной картошки, а молока Лом мог пить сколько душе угодно. Но он даже не замечал, что ест-пьет, потому что видит одну только Фанушку.

Потолковали о том о сем, речь зашла о Мише — он все еще лежал на сеновале.

— Делаем, что можем, а улучшения нет, — удрученно вздыхала Светлана. — Надо бы доктора…

За разговорами хозяйка приготовила ужин для раненого.

— Давайте мы отнесем ему, — предложил Ломигнат.

Он взял у Светланы миску картошки с молоком и ухватил Фанушку за руку.

Когда они взобрались по лесенке и подняли дверцу сеновала, оттуда хлынул дурманящий запах свежего сена.

Ломигнат осторожно поставил миску с едой и помог Фанушке подняться наверх. Они сели на сено. Лом достал из-за пазухи увядший букетик.

— Посмотри, что меня охраняет, — сказал он с улыбкой, а голос у него прерывался. Сердце стучало как молот.

Это был «приворотный» букетик, который испокон веку девушка дарит парню, чтобы он вернулся с войны.

Фанушка прижалась лицом к его груди. Ломигнат не смог больше совладать с собой, он осторожно положил Фанушку на сено и лег рядом. Он не мог вымолвить ни слова, не мог вздохнуть — так сжало ему горло.

Фанушка крепко обнимала его и шептала горячие слова.

У стены, укрытый лохматой буркой, лежал Миша, тихо, как неживой. Он слышал шепот влюбленных и старался ни одним движением не выдать себя, чтобы не спугнуть их.