Интендант третьего ранга - Анатолий Дроздов

Оставалось ждать дня, когда Красная Армия прогонит врага, и можно будет без опаски вернуться в Город. Матвей не опасался, что с него спросят за бездействие. Объективные причины всегда можно найти. Напишет пару фальшивых донесений о боях — кто станет проверять? Разве сводки об урожае, которые райком направлял в область, были правдивыми? В обкоме радовались красивым цифрам, глядишь, и сейчас оценят. Наградят. Он остался в тылу врага, получив особо важное задание, в то время как другие бежали. Он сражался… Дадут орден. Красного Знамени или даже Ленина. Пете и Васе — по медали. Он похлопочет. Будут держать рот на замке. Не все так плохо…

Дни шли за днями, новости поступали все печальнее. Немцы по-прежнему наступали, Красная Армия катилась к Москве. Немецкие газеты (помощники приносили их время от времени) сообщали о скором падении столицы. Немцы обустраивались в Городе. Петя и Вася рассказывали о появлении полиции, старост в деревнях, о плановых поставках продовольствия рейху. Матвей все чаще со страхом думал о том, что немцы — это надолго. Что тогда? Рано или поздно они нагрянут в Осиновку. Принять бой? Их убьют сразу же: одна винтовка да наган, все стреляют из рук вон плохо. Сдаться? Немцы коммунистов безжалостно убивают. В Городе расстреляли четверых — тех, кто не сумел вовремя спрятаться. Оставался еще путь, о котором Матвей боялся думать, но все чаще и чаще мысленно к нему обращался. Пойманный коммунист немцам не нужен, но коммунист, который придет сам и будет полезен… Для начала сдать Петю и Васю. Невелики птицы, но для почина… До войны Матвей день и ночь пропадал в деревнях, знает всех активистов по именам и в лицо. Не все сбежали, многие маскируются. Такая информация немцев заинтересует…

Матвея не смущало предательство. Он не верил в идеи коммунизма, поскольку воплощал их в жизнь. Районные руководители говорили одно, а делали другое. Сверху были красивые слова про светлое будущее, а внизу шла бесконечная, безжалостная борьба с «врагами», перемалывавшая на кровавой мельнице всех подряд — правых и левых, злодеев и невиновных… Советской власти нравилось убивать людей, немцы — тоже… Какая разница, кому служить? Вот только как перебежать? Петя или Вася, соберись он в Город, обязательно увяжутся следом, так просто не отвяжешься. Грузин-энкавэдист наверняка инструктировал их на этот счет. Присматривают за ним, следят… Придется убить. Матвей не умел убивать, боялся. Одно дело написать донос и выступить на собрании, другое — выстрелить в человека. Он не сможет…

От таких мыслей Матвей впадал в тоску и пил все больше. Пьяным выходил на выгон и стрелял из нагана, целясь в осинку на краю. Мазал, отчего свирепел. Деревенские, увидев его с наганом, прятались, Петя с Васей опасались подходить. Расстреляв барабан, Матвей шел пить дальше. Лицо его опухло, пожелтело, в правом боку поселилась ноющая, выматывающая душу боль. Донимала изжога, которую нечем было лечить. Матвей винил во всем мерзкий самогон, который местные жители гнали с помощью чугуна и тазика. Во время очередного приступа изжоги Матвей так костерил проклятое пойло, что Петя не выдержал и робко вмешался:

— У Семена Нестеровича есть хороший аппарат. Паровой…

— Кто такой этот Семен? — хмуро спросил Матвей.

— Староста деревни Долгий Мох, — пояснил Петя. — Его самогонку даже немцы хвалят. Люди сказывали…

— Пособник фашистов? — сощурился Матвей. — Запрягайте!

В другое время Матвей поостерегся бы ехать на такое дело средь бела дня (мало кто мог встретиться на пути!), отправил бы Петю и Васю, но уж больно жгло в глотке. Петя с Васей оживились — боевая операция! — и лошадь запрягли мигом. До Долгого Мха было недалеко, дорога стояла сухая, добрались быстро. У околицы Матвей предусмотрительно остановился и послал Васю на разведку. Тот вернулся скоро.

— Мужиков в деревне нет! — доложил торопливо. — Повезли хлеб в Город. Одни бабы…

— Показывай хату Семена! — велел Матвей.

Перед тем, как зайти в дом, он достал наган и резко открыл дверь. С лавки испуганно вскочила худенькая девка. Шитье, которым она была занята, упало на пол.

— Где староста? — зарычал Матвей.

Услыхав ожидаемый ответ, он стал ругаться, топать ногами, грозя лютой смертью фашистскому холую. На самом деле Матвей был рад, что все так складно получилось и Семена дома не оказалось — неизвестно чем бы кончилась встреча. Вояка из Матвея никакой, а на Петю с Васей надежды мало. В этот раз бояться не приходилось: перед ним застыла малявка, в руках у Матвея был наган, а за спиной стояли послушный комсомольцы. Ругался Матвей по привычке — перед властью должны трепетать! Пусть знают, кто в районе хозяин! К тому же гнев давал право на конфискацию. Матвей не осознавал, насколько жутко сейчас выглядит: опухший, с багрово-синюшным лицом, брызгающий слюной… Девка в страхе прислонилась к стене, и Матвей вдруг понял, что вот-вот сомлеет. Этого не хватало!

— Показывай самогонный аппарат! — велел строго.

Девка не сразу поняла, чего от нее хотят, но потом послушно повела в сенцы. За дверью в кладовке нашелся аппарат и большая стеклянная бутыль с самогоном. Матвей сунул наган за пояс, взял бутыль, зубами вытащил газетную пробку, глотнул. Это был нектар!

— Забирайте! — велел он Пете с Васей.

И тут произошло неожиданное.

— Не смейте! — закричала девка, вцепившись в рукав Матвея. — Это папино!

От неожиданности Матвей выпустил бутыль, та покатилась по полу, расплескивая драгоценную жидкость.

— Ах ты, сука!

Матвей ударил наотмашь. Девка отлетела, ударилась головой о косяк и безжизненно сползла на пол. Матвей первым делом схватил бутыль, потом глянул: девка лежала недвижимо. Из разбитой губы сбегала на подбородок алая струйка.

— Что встали! — зарычал Матвей на остолбеневших комсомольцев. — Грузите!

Комсомольцы послушно схватили аппарат и унесли. Матвей, хозяйским взглядом окинув кладовку, снял с гвоздя уже початый окорок и вот так, с бутылью в правой руке и окороком в левой, вышел на улицу. Комсомольцы и ждали его у телеги.

— Поехали! — велел Матвей.

— Там девушка… — хмуро сказал Петя. — Надо помочь.

— Дочь фашистского прихвостня?! — окрысился Матвей. — Едем!

— Она не прихвостень, — мрачно сказал Петя. — Это Настя… В одной школе учились.

Матвей перевел взгляд на Васю. Тот глядел исподлобья. Опытным нюхом тертого аппаратчика Матвей учуял бунт. Его следовало пресечь в зародыше. Аккуратно пристроив бутыль в соломе, Матвей положил рядом окорок и достал из-за пояса наган.

— Семьи предателей и врагов народа подлежат репрессиям наравне с самими врагами! — сказал он не допускающим возражения тоном. — Так велел наш верховный главнокомандующий товарищ Сталин! Есть возражения?

Комсомольцы опустили головы.

— Ты! — Матвей ткнул стволом нагана в Васю. — Возьмешь винтовку, пойдешь в дом и пристрелишь ее! Понял? Выполнять! Живо!

Вася смотрел на него побелевшими от страха глазами. Матвей поднял ствол нагана на уровень переносицы комсомольца. Тот трясущимися руками стащил винтовку с плеча товарища и, спотыкаясь, побрел к дому. Через минуту внутри глухо стукнул винтовочный выстрел. Комсомолец вернулся, не отрывая глаз от земли, молча отдал оружие Пете и полез в телегу. Петя пристроился рядом. Матвей сел позади, положив наган на колени. Тронулись. Долгий Мох скрылся за деревьями, колеса телеги вязли в густой пыли лесной дороги, комсомольцы сидели тихо, и Матвей успокоился. Сунув наган за пояс, приложился к бутыли. Затем еще. Взял окорок. Ножа не было, и Матвей стал рвать сочное мясо зубами. Изжога исчезла, боль в боку угомонилась, Матвей ощутил в душе мир и покой.

— Василий! — окликнул он. — Выпей! — он протянул бутыль. — И Петю угости!

Василий послушно глотнул и передал бутыль товарищу. Тот в свою очередь приложился. Матвей подал окорок, Вася достал из кармана нож и отрезал пару ломтей в стороне от укусов начальника.

— Срежь мой кусанец! — попросил Матвей, Вася подчинился. Кус с ошметками от зубов вышел большой, но Матвей сжевал его весь, еще пару раз глотнув из горлышка. Комсомольцы не отставали. Пристроив на две трети опустошенную бутыль у аппарата, Матвей откинулся на солому. Стоял на редкость ясный октябрьский день. Воздух был прозрачен, в синем небе мягко вырисовывались желтые верхушки берез и красные — осин. Между ними то и дело встревали острые пики елей, но, подсвеченные уходящим солнцем, они выглядели не мрачными, а наоборот — веселыми.

«И зачем нужна эта партия? — вдруг подумал Матвей. — Эти свары, подлости, постоянный страх?… Зачем я в нее лез? Жил бы спокойно в деревне, пахал землю — и голова бы не болела! Крестьян никто не трогает — ни советская власть, ни немцы. Всем есть хочется, а накормит только крестьянин. Да, отбирают у него, так ведь можно припрятать. Всегда так делали. К тому же лес вокруг, а лес всегда прокормит. Грибы, ягоды, дичь…»