В тебе моя жизнь... - Марина Струк

— А ты выглядишь точно смерть, — так же честно ответила Жюли, пристально вглядываясь в нее. — Что с тобой? Ты нездорова?

— Моя болезнь называется тягость.

— Тягость не болезнь, — возразила ей Юленька. Марина посмотрела на другой конец стола, где ее супруг что-то обсуждал, смеясь, с Арсеньевым и ответила:

— Да, ты права. Она не болезнь, она наказание, — и заметив, что огорчила подругу, поспешила добавить. — Это только мое наказание, милая, только мое. Прости, что расстроила тебя, не имела подобного желания.

Марина перевела взгляд на ясное небо и вдруг поднялась.

— Прокатиться хочу. Не распорядитесь ли, Павел Григорьевич?

Тот ничего не ответил, только перевел взгляд на Анатоля, словно только его слово было способно повлиять на решение выезжать ли Марине или нет. Это вдруг разозлило ее (у нее вообще в последнее время благодушие могло резко смениться острой злостью и наоборот; Агнешка говорила, что причина столь переменчивого настроя — ее тягость), и она снова повторила свою просьбу, сделав вид, что не заметила этого вопрошающего взгляда.

— Разумно ли сие, мой ангел? — медленно спросил Анатоль у жены, которая сейчас стояла, вздернув высоко подбородок. — В твоем-то положении?

— Я ездила верхом, когда носила Леночку, — пожала плечами Марина.

— Это другое, — возразил ей Анатоль, и Марина тут же прищурила глаза. Сообразив, что сейчас сказал совсем не то, что имел в виду (вернее, иметь-то имел: тогда же ему не было дела до ребенка, что рос в ее чреве, потому он и не запрещал ей никаких безумств), он поспешил открыть рот для того, чтобы исправить положение, но не успел.

— А в чем разница, мой любезный супруг? — почти прошипела Марина. — В чем разница?

Давай же, казалось, говорили ее глаза, признайся. Признайся, что есть разница между двумя этими беременностями. Ведь ранее она носила чужого ему ребенка, теперь же в ее чреве рос его наследник. Дай ей причину, чтобы разругаться с тобой, ибо только это в данный момент ей хотелось сильнее всего — выпустить пар.

— Я не делаю разницы между детьми, дорогая, а также между тягостями, — сдался Анатоль. — Ежели так горишь желанием выехать, езжай. Неволить тебя не стану.

— Я распоряжусь, — поднялся Арсеньев. — Поеду с вами, Марина Александровна, надо размяться. Анатоль?

— Je dis passe[420], — ответил тот. Он не проводил их даже взглядом, когда Марина и Арсеньев удалялись с террасы, словно отгородился от всего в этот момент. Жюли стало жаль его сейчас. Он совсем не заслужил подобного отношения со стороны Марины, и она была так зла на нее.

— Все образуется, — тихо проговорила Юленька, сама себе дивясь, с чего это вдруг она решилась на подобные откровенности. — Это все от положения. Сама это пережила недавно.

— Нет, Юлия Алексеевна, это не от того, — покачал головой Анатоль. Он сложил пальцы в замок перед собой, упершись локтями в подлокотники кресла, в котором сидел. — К сожалению, наш брак уже давно стал похож на поле боя, и ран, что мы нанесли друг другу, не счесть. А сколько их еще будет впереди… Нет-нет, не уходите, прошу вас, — проговорил он, заметив, что смущенная его словами, Арсеньева встает из-за стола. — Прошу вас, мне так нужно выговориться хотя бы кому-нибудь, иначе я сойду с ума. Я глубоко несчастен и в тоже время безумно, до одури счастлив. Вы спросите, как сие представить возможным? А вот возможно-таки. Я счастлив, что она рядом, что я каждую ночь держу в своих объятиях, что она носит мое дитя. И в то же время я испытываю горечь, ибо знаю, что ее душа и ее сердце не принадлежат мне, что она еще долго будет жить своим прошлым, которого ей никогда уже не вернуть. Иногда я задаю себе вопрос, разумно ли я поступил, удержав ее подле себя? Но тут же забываю о своих сомнениях, потому что мне не жить без нее. Я безмерно страдаю, когда провожу длительное время розно. Сам себе удивляюсь, но я даже решился выйти в отставку! Вот получу звание полковника и непременно оставлю службу. Уеду в Завидово, как она хочет, оставлю свет. Брошу все ради нее.

— Вы так ее любите? — прошептала потрясенная Жюли. Анатоль грустно улыбнулся ей.

— Я люблю ее безмерно, но все же не достаточно для того, чтобы дать ей то, что желала столь сильно. А уж теперь и вовсе говорить об том не стоит. Как вы думаете, Юлия Алексеевна, откроется ли когда-нибудь ее сердце для меня? Право, иногда мне кажется, что я никогда этого не добьюсь. Прав был этот французский герцог — plus on aime une maîtresse, et plus on est près de la haïr[421]. Иногда я чуть ли не ненавижу ее за то, что она никогда не ответит на мои чувства, за то, что питает склонность к нему. Ненавижу всей своей душой! — он вдруг устало провел по лицу ладонями, а потом повернулся к Юленьке, которой в этот миг стало жутко от его слов, от его тяжелой исповеди. — Сколько может жить любовь, не питаясь взглядами и прикосновениями? Я искренне надеюсь, что недолго, ибо l'espérance, toute trompeuse qu'elle est, sert au moins à nous mener à la fin de la vie par un chemin agréable[422]. Когда-нибудь она поймет, что гоняться за призраками прошлого — бессмысленно, а я буду рядом в этот момент. И все свершится, все обязательно свершится.

Марина же в этот момент даже не думала ни о своем супруге, ни о той участи, что отныне ей предрешена. Она скакала быстрым галопом, чувствуя, как ветер бьет в лицо и треплет ее локоны. Ее голова была совершенно пуста — ни малейшей мысли, только ощущение восторга от скачки.

Она оглянулась назад, на Арсеньева и вдруг пришпорила коня, затерялась от него в небольшом пролеске, куда свернула с основной дороги. Она слышала, как он выкрикивает ее имя, но даже не обернулась. Марине очень хотелось побыть одной, наедине с природой, с этим безмерным небом над головой, которое, впрочем, медленно сейчас затягивалось сейчас темными тучами. Налетел очередной порыв ветра, и Марина осознала, что погода поменялась. Надвигалась гроза, надо было поворачивать коня обратно в конюшни Киреевки, но Марина лишь стегнула его и направила дальше, на луг, что виднелся вдали. Через некоторое время она пересекла его галопом и осадила коня только у оврага, памятного ей по тем событиям, что иногда бередили ее сердце.

Она словно наяву увидела двух всадников, перескочивших этот глубокий овраг один за другим. Сначала яростно спорящих друг с другом, а после соединившихся в неистовом поцелуе.

«… — Я люблю вас, Сергей Кириллович. Но у меня, как и у вас, есть долг, и я никогда не смогу пойти наперекор ему….», долетело до нее из того, далекого момента. Да уж поистине пророческие слова произнесла она тогда, усмехнулась Марина. Долг и честь — вот узы, что связывают человека поболее чувств сердечных.