Достоевский - Людмила Сараскина

«Пуще всего мучает меня неуспех работы: до сих пор сижу, мучаюсь и сомневаюсь и нет сил начать. Нет, не так надо писать художественные произведения, не на заказ из-под палки, а имея время и волю... В этой тоске могу испортить самую идею», — писал он жене из Эмса. Газеты и журналы, которые он читал здесь, не вызывали энтузиазма. «От меня, однако, решительно все отвернулись в литературе; я за ними не пойду... Вижу, что роман пропал: его погребут со всеми почестями под всеобщим презрением».

Его не оставляла тревога о жене — Анне Григорьевне в конце лета предстояло родить; она нервничала, паниковала, и Ф. М., успокаивая ее, писал: «Случаи несчастных родов не только реже случаев заболевания горячкой или какой бы то ни было болезни, но даже реже случаев раздавления на улице лошадьми! Это положительный факт, спроси кого хочешь. Не пугайся же, друг мой, вспомни, что ты родишь в четвертый раз, а с теми, которые уже привычны рождать, еще реже несчастные случаи, чем с непривычными...»

Но всё в конце концов благополучно устроилось: лечение на водах дало ощутимый результат, в Старой Руссе, где Ф. М. провел вторую половину лета, роман сдвинулся с мертвой точки и покатился к финалу. 10 августа Анна Григорьевна благополучно разрешилась сыном Алешей, и через месяц Достоевские со старшими детьми, грудным младенцем, няней и кухаркой отправились в Петербург. «Мы весело ехали под звон бубенчиков, и Федор Михайлович то и дело останавливал лошадей, чтобы узнать, все ли у меня благополучно, и похвалиться тем, как ему с детьми весело», — вспоминала жена писателя, описывая дорожные приключения и то счастье, которым светилось лицо Ф. М., когда он шалил с детьми и бегал с ними наперегонки.

В ноябре ему удалось подписать договор на первое отдельное издание «Подростка». «Самый петербургский роман» Достоевского, как позднее назовут его читатели-поэты, был закончен в квартире купца Струбинского, на Греческом проспекте, куда семья переехала в сентябре. Мемуарист, побывавший здесь в декабре 1875-го, вспоминал, как он, двадцатилетний гвардейский офицерик, искавший по указанному адресу контору «Дневника писателя», с волнением поднимался по лестнице и долго не решался взяться за ручку звонка, воображая встречу с грозным обличителем-судией, каким представлялся ему знаменитый романист. Но воображение подвело: навстречу вышел «сам», и был он не в ореоле «чего-то сверхчеловеческого», а в домашней поношенной серой пиджачной паре, «с добрейшей-предобрейшей улыбкой на усталом лице». С трогательным радушием провел он молодого человека в свой кабинет. «Я был, как в чаду, и решительно не помню, в какой обстановке происходило свидание. Общее впечатление было... крайней простоты, почти бедности...» Гвардеец заметил небольшой письменный стол с потрепанным зеленым сукном, раскрытую линованную тетрадку, стопку бумаги, табачницу, из которой Ф. М. свернул толстенную папиросу-пушку, и был совершенно очарован его голосом, улыбкой, простотой и добродушием12.

Как не вязалась ласковая приветливость писателя-петербуржца с тоном его «петербургского романа», герой которого, мечтающий о миллионе, испытывает одиночество, потерянность  и  страх!  Он  хотел  покорить  растленный  город  с  его «игорными обществами», «гремящей молодежью высшего света», чадными трактирами, злачными притонами, зловещими самоубийствами и прочей скорбной статистикой. Сил и живучести Аркадию Долгорукому едва хватило, чтобы уцелеть и смыть с себя нравственную грязь. Но скольких юношей обречен был погубить «умышленный» город с его сухими, язвительными ветрами, взвевающими пыль и песок, с его гнилыми туманами и ядовитыми испарениями, угрюмыми лицами простолюдинов, алчной надменностью дворцов и разлитой вокруг стихией хаоса и беспорядка.

«Лик мира сего» был описан — вычислен! — Достоевскимхудожником с точностью математика и экономиста; центр будущего российского хаоса был определен с точностью сейсмографа: Петербург.

Это и был реализм в высшем смысл е.

«Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: “А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?”» («Подросток»).

Глава третья

НЕСКОЛЬКО ГОРЯЧИХ СЛОВ

Отчет о насущном. — Версия Соловьева. — Душевный анатом. — Цель «Дневника». — Предубеждения критики. — Обязанности по изданию. — Неожиданный успех. — Дети как народ. — Будущие ужасы. — Голоса читателей. — Прогноз эскулапа

На следующий день после выхода двенадцатого номера «Отечественных записок» за 1875 год с окончанием романа «Подросток» в Главное управление по делам печати за подписью отставного подпоручика Достоевского было отправлено прошение. «Возымев намерение с будущего 1876-го года издавать сочинение мое “Дневник писателя” ежемесячными выпусками, величиною от одного до полутора печатных листа в два столбца, в котором желаю помещать отчет о всех действительно выжитых впечатлениях моих как русского писателя, отчет о всем виденном, слышанном и прочитанном; желая в то же время объявить на издание мое годовую подписку (по 2 руб. без пересылки за все 12 годовых выпусков) и в то же время пустить его и в отдельную продажу по 20 копеек за экземпляр, я, ввиду замеченной С.-Петербургским цензурным комитетом в издании “Дневника писателя” периодичности, имею честь просить Главное управление по делам печати разрешить мне издание “Дневника писателя”, с будущего 1876 года, на всех вышеизложенных условиях. 22 декабря 1875 года».

Вскоре разрешение выпускать «Дневник» при условии предварительной цензуры было Достоевским получено.

«Не думаете ли вы свой журнал издавать, Федор Михайлович? — спрашивал Достоевского в апреле 1874-го М. А. Александров. — Вам бы можно и следовало бы даже». «Журнал не журнал, а что-нибудь в этом роде...» — отвечал метранпажу Достоевский, «возымевший намерение» относительно «Дневника» уже давно. Теперь, когда «Подросток» был завершен, пора было приниматься за дело.

Собственно говоря, оно уже двигалось: первые записи к

«Дневнику» появились еще в начале ноября. Ссылки на статьи

«Московских ведомостей», «Голоса», «Русского мира», «Биржевых ведомостей», «Гражданина» с извлечением фактов на злобу дня перемежались с дневниковыми заметками («В среду был у князя Мещерского»), мыслями на лету («Наша консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая», «Подымается поколение детей, которые возненавидят своих отцов»), словами и словечками («миговое дело», «лгушка», «люди из бумажки»).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});