Стругацкие. Лучшие произведения в одном томе - Стругацкие Аркадий и Борис

– Да. Я тоже так считаю. И ведь другого пути нет, верно?

– Верно. Пути в обход нет.

– А Красное Здание? – спросил Андрей.

– Без него тоже нельзя. Без него каждый мог бы незаметно для себя сделаться таким, как Румер. Разве ты еще не почувствовал, что Красное Здание необходимо? Разве сейчас ты такой же, какой был утром?

– Кацман сказал, что Красное Здание – это бред взбудораженной совести.

– Что ж, Кацман умен. Я надеюсь, с этим ты не будешь спорить?

– Конечно, – сказал Андрей. – Именно поэтому он и опасен.

И Наставник опять показал глазами: да.

– Господи, – проговорил Андрей с тоской. – Если бы все-таки точно знать, в чем цель Эксперимента! Так легко запутаться, так все смешалось… Я, Гейгер, Кэнси… Иногда мне кажется, я понимаю, что между нами общего, а иногда – какой-то тупик, несуразица… Ведь Гейгер – бывший фашист, он и сейчас… Он и сейчас бывает мне крайне неприятен – не как человек, а именно как тип, как… Или Кэнси. Он же что-то вроде социал-демократа, пацифист какой-то, толстовец… Нет, не понимаю.

– Эксперимент есть Эксперимент, – сказал Наставник. – Не понимание от тебя требуется, а нечто совсем иное.

– Что?!

– Если бы знать…

– Но ведь все это во имя большинства? – спросил Андрей почти с отчаянием.

– Конечно, – сказал Наставник. – Во имя темного, забитого, ни в чем не виноватого, невежественного большинства…

– Которое надо поднять, – подхватил Андрей, – просветить, сделать хозяином земли! Да-да, это я понимаю. Ради этого можно на многое пойти… – Он помолчал, собирая мучительно разбегающиеся мысли. – А тут еще этот Антигород, – сказал он нерешительно. – Ведь это же опасно, верно?

– Очень, – сказал Наставник.

– А тогда, если я даже не совсем уверен насчет Кацмана, все равно я поступил правильно. Мы не имеем права рисковать.

– Безусловно! – сказал Наставник. Он улыбался. Он был доволен Андреем, Андрей это чувствовал. – Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Не ошибки опасны – опасна пассивность, ложная чистоплотность опасна, приверженность к ветхим заповедям! Куда могут вести ветхие заповеди? Только в ветхий мир.

– Да! – взволнованно сказал Андрей. – Это я очень понимаю. Это как раз то, на чем мы все должны стоять. Что такое личность? Общественная единица! Ноль без палочки. Не о единицах речь, а об общественном благе. Во имя общественного блага мы должны принять на свою ветхозаветную совесть любые тяжести, нарушить любые писаные и неписаные законы. У нас один закон: общественное благо.

Наставник поднялся.

– Ты взрослеешь, Андрей, – сказал он почти торжественно. – Медленно, но взрослеешь!

Он приветственно поднял руку, неслышно прошел по комнате и исчез за дверью.

Некоторое время Андрей бездумно сидел, откинувшись на спинку стула, курил и смотрел, как голубой дым медленно крутится вокруг голой желтой лампы под потолком. Он поймал себя на том, что улыбается. Он больше не чувствовал усталости, исчезла сонливость, мучившая его с вечера, хотелось действовать, хотелось работать, и досада брала при мысли, что вот придется все-таки сейчас пойти и несколько часов проспать, чтобы не ходить потом вареным.

Он нетерпеливым движением придвинул телефон, снял трубку и сейчас же вспомнил, что телефона в подвале нет. Тогда он поднялся, запер сейф, проверил, заперты ли ящики стола, и вышел в коридор.

Коридор был пуст, дежурный полицейский кивал носом за своим столиком.

– Спите на посту! – укоризненно бросил ему Андрей, проходя мимо.

В здании царила гулкая тишина, как всегда в это время, за несколько минут до включения солнца. Сонная уборщица лениво возила по цементному полу сырую тряпку. Окна в коридорах были распахнуты, вонючие испарения сотен человеческих тел рассеивались и выползали в темноту, вытесняемые холодным утренним воздухом.

Грохоча каблуками по скользкой железной лестнице, Андрей спустился в подвал, небрежным взмахом руки усадил на место подскочившего было охранника и распахнул низкую железную дверь.

Фриц Гейгер, без куртки, в сорочке с закатанными рукавами, насвистывая полузнакомый маршик, стоял возле ржавого рукомойника и обтирал волосатые мосластые руки одеколоном. Больше в комнате никого не было.

– А, это ты, – сказал Фриц. – Это хорошо. Я как раз собирался подняться к тебе… Дай сигаретку, у меня все кончились.

Андрей протянул ему пачку. Фриц извлек сигарету, размял ее, сунул в рот и с усмешкой посмотрел на Андрея.

– Ну? – не выдержал Андрей.

– Что – ну? – Фриц закурил, с наслаждением затянулся. – Пальцем в небо ты попал – ну. Никакой он не шпион – даже не пахнет.

– То есть как? – проговорил Андрей, обмирая. – А папка?

Фриц хохотнул, зажав сигарету в углу большого рта, и вылил на широкую ладонь новую порцию одеколона.

– Еврейчик наш – бабник сверхъестественный, – сказал он наставительно. – В папке у него были любовные письма. От бабы он шел – разругался и любовные письма отобрал. А он свою вдову боится до мокрых штанов и, сам понимаешь, не будь дурак, от папочки этой постарался избавиться в первый же удобный момент. Говорит, бросил ее по дороге в канализационный люк… И очень жалко! – продолжал Фриц еще более наставительно. – Папочку эту, господин следователь Воронин, надо было сразу же отобрать – компромат получился бы первостатейный, мы бы нашего еврея вот где держали бы!.. – Фриц показал, где они держали бы нашего еврея. На костяшках пальцев виднелись свежие ссадины. – Впрочем, протокольчик он нам подписал, так что шерсти клок мы все-таки получили…

Андрей нащупал стул и сел. Ноги не держали его. Он снова огляделся.

– Ты вот что… – сказал Фриц, опуская завернутые рукава и возясь с запонками. – Я вижу, у тебя шишка на лбу. Так вот, пойди к врачу и эту шишку запротоколируй. Румеру я уже нос разбил и отправил в медкабинет. Это на всякий случай. Подследственный Кацман во время допроса напал на следователя Воронина и младшего следователя Румера и нанес им телесные повреждения. Так что, вынужденные к обороне… и так далее. Понял?

– Понял, – пробормотал Андрей, машинально ощупывая гулю. Он еще раз огляделся. – А где… он? – спросил он с трудом.

– Да Румер, горилла этакая, опять перестарался, – с досадой сказал Фриц, застегивая куртку. – Сломал ему руку, вот здесь… Пришлось отправить в больницу.

Часть третья

РЕДАКТОР

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В городе издавна выходили четыре ежедневные газеты, но Андрей прежде всего взялся за пятую, которая начала выходить совсем недавно, недели за две до наступления «тьмы египетской». Газетка эта была маленькая, всего на двух полосах, – не газета, собственно, а листок, – и выпускала этот листок партия Радикального возрождения, выделившаяся из левого крыла партии радикалов. Листок «Под знаменем Радикального возрождения» был ядовитый, агрессивный, злобный, но люди, издававшие его, были всегда великолепно информированы и, как правило, очень хорошо знали, что происходит в Городе вообще и в правительстве в частности.

Андрей просмотрел заголовки: «Фридрих Гейгер предупреждает: вы погрузили Город во тьму, но мы не дремлем!»; «Радикальное возрождение – единственная действенная мера против коррупции»; «А все-таки, мэр, куда делось зерно с городских складов?»; «Плечом к плечу – вперед! Встреча Фридриха Гейгера с вождями крестьянской партии»; «Мнение рабочих сталелитейного: скупщиков зерна – на фонарь!»; «Так держать, Фриц! Мы с тобой! Митинг домашних хозяек-эрвисток»; «Снова павианы?». Карикатура: задастый мэр, восседая на куче зерна, – надо понимать, того самого, которое исчезло с городских складов, – раздает оружие мрачным личностям уголовного вида. Подпись: «А ну-ка, объясните им, ребятки, куда девалось зерно!»

Андрей бросил листок на стол и почесал подбородок. Откуда у Фрица столько денег на штрафы? Господи, до чего все надоело! Он встал, подошел к окну, выглянул. В жирной сырой тьме, еле подсвеченной уличными фонарями, грохотали телеги, слышался сиплый мат, надсадный прокуренный кашель, время от времени звонко ржали лошади. Второй день в окутанный мраком город съезжались фермеры.