Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

Из Оптиной Пустыни Достоевский вернулся утешенный и с вдохновением приступил к писанию романа.

***

Первые две книги «Братьев Карамазовых» — «История одной семейки» и «Неуместное собрание» были окончательно готовы в конце октября 1878 г.; наброски к ним посвящены, главным образом, характеристике Алеши Карамазова[135]. Автор мотивирует уход героя в монастырь: «Прямолинейность юности. Может быть, — подействовали на юношеское воображение его эта сила и слава — он видел, как стекались особенно бабы и шумливые. — А, может быть, старичок поразил его тогда и какими‑нибудь особенными свойствами души своей, только он прилепился к нему весь беззаветно». «Красота пустыни, пение, вернее же всего, старец». «Честность поколения. Герой из нового поколения. Захотел и сделал». «Глава — почему в монастыре? Мистик ли? никогда, фанатик — отнюдь». «Он уверовал, как реалист. Такой, коли раз уверует, то уверует совсем, бесповоротно. Мечтатель (и поэт) уверует с условием, по–лютерански… Он понял, что знание и вера — разное и противоположное, что если есть другие миры и если правда, что человек бессмертен, т. е. и сам из других миров, то, стало быть, все есть связь с другими мирами. Есть и чудо. И он жаждал чуда. Но тут старец в святости, в святыне». Это рассуждение о других мирах переносится в романе в поучения старца Зосимы и превращается в экстатическое переживание Алеши.

Беседа Алеши с детьми задумана очень широко. «Он разъясняет детям о положении человечества в десятом столетии (Тэн). — Разъясняет детям Поминки: злое злой конец приемлет. — Разъясняет дьявола (Иов, пролог). — Разъясняет Искушение в пустыне. — Разъясняет о грядущем социализме, новые люди. Maxime du Camp, отрицательное, нет положительное, положительна Россия — христиане». «Поминки» — стихотворение Шиллера «Das Siegesfest», из которого Достоевский цитирует один стих в переводе Тютчева; «разъяснение» его в текст романа не вошло. О книге Иова в окончательной редакции говорит не Алеша, а старец Зосима. «Искушение в пустыне» становится главной темой «Легенды о Великом инквизиторе»; книга Максима дю Кан «Convulsions de Paris», посвященная парижской коммуне, пригодилась писателю для обличения социализма. Первоначально Алеша задуман был таким же философом, как и Иван.

Подбираются заметки для описания монастыря и его быта; материалом для него служат книга инока Парфения и личные впечатления автора от Оптиной Пустыни. Он записывает: «Старчество, инок Парфений». «Старчество из Оптиной: приходили бабы на коленях». Зосима носит еще имя Макария; образ его не окончательно отделился от фигуры странника Макара Долгорукого («Подросток»). «Говорили, Макарий видит по глазам».

«Были в монастыре и враждебные старцу монахи, но их было немного. Молчали, затаив злобу, хотя важные лица. Один постник, другой полуюродивый». Эти два врага Зосимы в романе сливаются в одно лицо — Ферапонта.

Иван Карамазов появляется в черновых записках под названиями «ученый», «ученый брат», «убийца». Идейная концепция романа уже создана; настоящий отцеубийца не Смердяков, а безбожник Иван.

Автор записывает: «Ученый брат, оказывается, был у старца прежде». В романе мы не находим никаких следов этого первоначального замысла. Возможно, что автор хотел поставить идейных противников Зосиму и Ивана в более тесную связь, как он сделал это в «Бесах» (встреча архиерея Тихона со Ставрогиным). Спор в келье старца планируется иначе, чем в окончательном тексте. Иван защищает свой тезис: «Есть ли такой закон природы, чтобы любить человечество? Это — закон Божий. Закона природы такого нет. Ему возражает Миусов — сторонник теории разумного эгоизма. Вот запись этого диалога: «Он (убийца) утверждает, что нет закона и что любовь лишь существует из веры в бессмертие.

Миусов. Я в высшей степени не согласен. Любовь к человечеству лежит в самом человеке, как закон природы.

Все молчат. «Стараться не для чего», — бормочет кто‑нибудь.

(Иван). Как определить, где предел?»

(Миусов). Предел, когда я врежу человечеству.

(Иван). Да для чего стесняться?

(Миусов). Да, чтоб хоть прожить удобнее. Если не будет любви, то устроятся на разуме.

(Иван). Если бы все на разуме, ничего бы не было.

(Миусов). В таком случае можно делать, что угодно?

(Иван). Да, если нет Бога и бессмертия души, то не может быть и любви к человечеству».

Этот любопытный диалог в роман не вошел.

***

Дмитрий Карамазов в черновых записях носит имя Ильинского. По свидетельству Анны Григорьевны, так звали того отцеубийцу, история которого рассказывается в первой главе «Записок из Мертвого дома». «Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца, — пишет автор. — Он был из дворян, служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем‑то вроде блудного сына. Поведения он был совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивал его, уговаривал; но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и сын убил его, жаждая наследства. Преступление было разыскано только через месяц.

Весь этот месяц он провел самым развратным образом. Наконец, в его отсутствие, полиция нашла тело… Он не сознался, был лишен дворянства, чина и сослан в работу на двадцать лет. Все время, как я жил с ним, он был в превосходнейшем, в веселейшем расположении духа. Это был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек, хотя совсем не глупец. Я никогда не замечал в нем какой‑нибудь особенной жестокости… Разумеется, я не верил этому преступлению. Йо люди из его города, которые должны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все это дело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить». Однако интуиция не об манула писателя. В 7–й главе «Мертвого дома», напечатанной в журнале «Время» через олтора года после первой главы, автор сообщает, что он получил уведомление из Сибири. «Преступник был, действительно, прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; невинность его обнаружена по суду официально: наетоя щие преступники нашлись и сознались; несчастный уже освобожден из острога». И Достоевский заключает: «Нечего гово рить и распространяться о всей глубине трагического в этом факте, о Загубленной еще смолоду жизни, под таким ужасным обвинением».

Писатель был потрясен трагической судьбой невинного каторжника, несущего на себе обвинение в отцеубийстве. Шестнадцать лет это страшное воспоминание жило в его памяти и определило собой фабулу последнего романа. Взбалмошный и легко мысленный Митя Карамазов поставлен в те же отношения к отцу, «у которого подозревались деньги», как и Ильинский. Подобно герою романа, мнимый убийца был здоровым и крешсим человеком, жил в небольшом провинциальном городе (Тобольске), происходил из дворянской семьи и имел чин подпоручика линейного батальона, Отцу Ильинского — 60 лет, Федору Павловичу Карамазову — 55. Ильинский был сослан на каторжные работы на 20 лет по высочайшей резолюции. Митя — «двадцать лет рудников понюхает».

Столкновение между Дмитрием Карамазовым и отцом в келье старца Зосимы задумано автором в прямой связи с идеей Федорова о воскресении предков. Он записывает: «Воскресение предков. Помещик (т. е. Федор Павлович) про Ильинского: «Этот не только не воскресит, но еще упечет». Ильинский встает: «Недостойная комедия». Очевидно, «проект» Федорова был первоначально одной из тем беседы между гостями старца. Когда появляется Дмитрий, Федор Павлович, указывая на сынасоперника, делает шутовский вывод из разговора. В печатной редакции ссылка на не известного широкой публике философа была выпущена. Но эта важная запись доказывает, что тема отцеубийства была сознательно выбрана Достоевским, как антитеза к учению Федорова. В преображенной вселенной плотская любовь превратится в родственную и сыновья будут возвращать жизнь отцам; в нашем падшем мире — плотская страсть ведет к отцеубийству.

На следующей странице мы читаем: «Кастет. Компрометирующее слово — вперед (о убийстве отца)… «Карл Мор и Франц Mop. Regierende Graf von Moor». В романе эта запись развернута в словах Карамазова–отца. «Божественный и святейший старец! — вскричал он, указывая на Ивана Федоровича. — Это мой сын, плоть от плоти моея, любимейшая плоть моя! Это мой почтительнейший, так сказать. Карл Мор, а вот этот, сейчас вошедший сын Дмитрий Федорович, и против которого у вас управы ищу, это уж непочтительнейший Франц Mop, — оба из «Разбойников» Шиллера, а я, я сам, в таком случае уж Regierende Graf von Moor»!

Действительно, фабула «Братьев Карамазовых» отдаленно напоминает сюжет драмы Шиллера. Иван, под маской почтительности скрывающий ненависть к отцу и морально ответственный за его смерть, и Дмитрий, подозреваемый отцом в покушении на его жизнь и подавленный ложным обвинением, занимают в композиции романа места, аналогичные местам братьев–врагов в «Разбойниках». Драму Шиллера Достоевский видел еще в детстве и на всю жизнь запомнил игру знаменитого актера Мочалова. Образ благородного, но беспутного сына Карла Мора связался в его воображении с пылким и великодушным Дмитрием. Шиллеровский патетический романтизм окрасил собой образ «непочтительного сына». Недаром Дмитрий декламирует гимн «К радости» немецкого поэта и вдохновляется его космическим чувством жизни.