Столетняя война. Том III. Разделенные дома - Джонатан Сампшен

Вьенна и Ангеррана де Куси. Французы выстроились в боевой порядок на равнине, но защитники не поддались на провокацию. Они приняли ту же тактику, которую французы применяли на протяжении тридцати лет во время вторжения английских армий и держались за своими стенами, а с наступлением сумерек французы были вынуждены вернуться в свои лагеря. Герцог Гельдерна следил за ходом кампании из Неймегена на Рейне. "Наводнения, морозы и дожди будут вести мою войну за меня, — сказал он, согласно Фруассару, тем, кто убеждал его в непобедимости французов, — к февралю даже самый агрессивный из них захочет вернуться домой к жене и детям".

На самом деле Вильгельму не пришлось ждать так долго. 7 октября 1388 года он предложил французскому королю вариант окончания войны без потери чести, который был быстро принят: извинения за оскорбительный язык его писем, но не за их содержание; некоторые территориальные уступки герцогине Брабантской, но только при условии, что соответствующие владения будут быстро переданы одному из его союзников; и обещание прислать предупреждение за год до возобновления войны. Это было все. Что касается более широкого конфликта с Брабантом, который якобы послужил поводом для войны, Вильгельм согласился передать его на рассмотрение арбитража, но на условиях, которые давали ему широкие возможности для политического маневра. 12 октября герцог предстал перед королем в маленькой деревушке Карренциг, где Карл VI разместил свой штаб, чтобы поставить свою печать на документе. Чтобы произвести впечатление на непокорного герцога, не пожалели никаких усилий. По обеим сторонам дороги, ведущей к огромному шатру, расшитому золотыми лилиями, были выстроены войска. Внутри король восседал на троне в полном вооружении, за его спиной стоял оруженосец, державший его шлем, а вокруг собрались его дяди, коннетабль и главные капитаны армии. Лицо Карла VI было как бесстрастная маска, ничего не выражающая и не говорящая, которую он был приучен демонстрировать тем, кого хотел поразить величием Франции. Король поприветствовал герцога только жестом. "И ничего не сказал", — добавил хронист. Однако, хотя Вильгельм Гельдернский получил прощение стоя на коленях, все знали, что это был спектакль, призванный скрыть провал французской армии.

Если кто-то и сомневался в этом, то глаза его открылись во время похода обратно во Францию. Французам не удалось пройти по римской дороге, которая шла вдоль западного берега Меза, потому что люди из Маастрихта и Льежа охраняли мосты и отказывались пропускать их. В Люксембурге они были встречены с ненавистью. В сельской местности были уничтожены все продукты питания, а города закрыли свои ворота. Отряды герцога Гельдерна, видя беспорядок в рядах французов и чуя возможность поживиться, преследовали отступающие войска на каждом шагу. Мосты охраняли от захватчиков большие отряды пехоты. Реки вышли из берегов после шести недель непрерывных дождей. Броды были непроходимы. Люди и лошади тонули, пытаясь пробраться через бурные потоки воды. Телеги теряли колеса и оси в рытвинах. Охромевших лошадей пришлось бросить. К концу октября потрепанная и голодная армия достигла французской границы, выглядя как потерпевшая поражение[924].

Непосредственным следствием фиаско в Германии стала дворцовый переворот при французском дворе. Профессиональные администраторы всегда были недовольны личной властью герцога Бургундского. Гельдернская кампания принесла им новых и могущественных союзников. Это было предприятие Филиппа Бургундского, задуманное в его личных интересах и навязанное Совету французского короля вопреки мнению многих его более опытных членов. Выбор маршрута движения армии также принадлежал Филиппу, как и решение договориться с правителями Юлиха и Гельдерна вместо того, чтобы огнем и мечом уничтожать их владения, что, несомненно, отвечало политическим интересам герцога в Нидерландах, но лишало капитанов армии добычи, на которую они рассчитывали. Прежде всего, бесславный исход кампании стал сильным разочарованием для короля, который вскоре начал возмущаться давлением, которое его дядя оказал на него в начале года.

3 ноября 1388 года, через неделю после возвращения из Гельдерна, Карл VI председательствовал на Большом Совете в зале архиепископского дворца в Реймсе. На нем присутствовали все знатные вельможи, участвовавшие в кампании, и когорта постоянных чиновников и юристов, вызванных по этому случаю из Парижа. Момент и место проведения Большого Совета были символичны. Это была годовщина коронации короля, которая состоялась в этом же городе восемь лет назад. Через месяц ему должно было исполниться двадцать лет — возраст, когда он мог уже лично управлять страной. И все же, когда в начале заседания престарелый кардинал-епископ Лаона Пьер Айселин поднялся, чтобы предложить королю отказаться от опекунов, это, очевидно, стало шоком. Айселин был глубоко уважаемым человеком, который был близок к трем сменявшим друг друга королям Франции. Дяди были ошеломлены, когда по залу пронесся ропот одобрения. Архиепископ Реймса выступил в поддержку предложения кардинала. Так же поступили и капитаны армии. Карл VI, который знал, что затевается, был готов к этому. Повернувшись к герцогам Беррийскому и Бургундскому, он поблагодарил их за усердие и верность на протяжении последних восьми лет, и заявил, что всегда будет рад их советам и помощи во время войны, а затем отпустил их. Герцог Беррийский и сказал, что он и его брат готовы подчиниться желанию короля; но они хотели бы обсудить с ним этот вопрос как следует после его возвращения в Париж. Однако решение было принято немедленно. В течение следующих четырех лет герцоги Бургундии и Беррийский были отстранены от управления королевством. К ним обращались за советом по важным вопросам и иногда принимали его, но они потеряли право направлять политику и стали не более чем случайными советчиками среди других людей. Герцоги считали, что все это было заранее спланировано королем и Клиссоном при поддержке их врагов при дворе[925].

Это было более или менее правдой. Год спустя, когда камергер Джона Гонта, сэр Ричард Эббербери Младший, находился при французском дворе по делам своего господина, его отвел в сторону Оливье де Клиссон. "Вы видите короля?, — спросил его коннетабль, — и, что вы о нем думаете?". И прежде чем изумленный англичанин успел ответить, он продолжил:

Я хочу, чтобы вы знали, что это я сделал его настоящим королем. Это я вырвал власть из рук его дядей. Позвольте мне сказать вам, что, когда он взял на себя управление делами, в его казне было не более двух франков. А теперь вы видите его богатым, удачливым и щедрым. С тех пор он, должно быть, раздал подарков на миллион франков, и все это — моя заслуга. Без меня он все еще был бы в том состоянии, в котором был раньше[926].

Клиссон, конечно, имел при этом свои важные интересы. Его собственному положению в Бретани серьезно угрожала враждебность герцогов Беррийского и Бургундского и их упорная поддержка Иоанна IV. Но отставка королевских герцогов была не просто интригой из ревности. Одобрение, которым было встречено обращение кардинала Лаонского в Реймсе,