Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

решенное, вон даже Америка не стала вступать в войну, поскольку в Вашингтоне об этом точно знают.

Было немало разговоров о том, что участники войны ведут переговоры о возврате границ, которые были на момент начала войны, и что немцы ведут торг о том, чтобы не платить никаких репараций. Но, мол, ничего у них, понятно, не выйдет, и Германии, безусловно, придется заплатить.

Кто-то утверждал, что немцы хотят остаться на тех территориях, которые они захватили в ходе войны, но Антанта требует ухода немцев. И еще Эльзас и Лотарингию. И Бельгию.

В общем, в головах у многих творился бардак, когда никто ничего толком не знает, но впечатление такое, что что-то важное и абсолютно секретное знают все поголовно. Версий гуляло множество, но было в них и одно общее – похоже, что войне конец. Дальше версии расходились и ветвились самым причудливым образом.

Окончательно все уверились в благополучном исходе событий уже после того, как папа римский Бенедикт XV выступил вчера с обращением к воюющим странам прекратить войну и сесть за стол переговоров, а также о своей готовности выступить посредником между сторонами конфликта.

Тем большим шоком стало сегодняшнее известие о том, что английская и французская армии начали мощнейший артиллерийский обстрел германских позиций. Всем стало ясно, что надежды на мир рухнули, что генералы не собираются останавливать войну и впереди союзников ждет то самое наступление генерала Нивеля, о котором так много судачили в парижских кафе и которого так опасались многие.

Официальные газеты тут же раструбили о начале решающей битвы, которая закончит эту войну, о военном гении генерала Нивеля, о героических солдатах Антанты, которые опрокинут врага и заставят его капитулировать, вернуть Франции потерянные в прошлой войне исконно французские Эльзас и Лотарингию, восстановить независимость Бельгии и выплатить гигантские репарации. В общем, Германия заплатит за все!

Много на страницах французской официальной прессы рассуждалось о том, что французы – свободолюбивый народ, который не может терпеть несправедливость и угнетение других народов, что мир не может быть установлен до тех пор, пока многие малые народы страдают под гнетом центральных держав, пока огромные территории и целые страны находятся под оккупацией, и потому французы вместе с другими свободолюбивыми народами решительно отвергают всякий компромисс, поскольку мир в нынешних условиях станет унижением, равнозначным поражению.

Однако, вопреки бравурному тону газет, на улицах городов Франции царило совсем иное настроение. Шок, гнев, растерянность – вот что видел вокруг себя Степан Урядный, пробираясь сквозь толпу.

Откуда-то спереди потянуло дымом. Степан не видел из-за голов подробностей, но там явно что-то горело.

– Пожар?

Ему весело ответил идущий навстречу молодой человек студенческого вида:

– Нет, мсье. Горит полицейский участок!

Урядный кивнул и проговорил по-русски:

– Началось…

Что ж, вот в воздухе и начал витать запах беспорядков, предвестник революционных потрясений, про которые ему сегодня так красочно сказал (принимая «пожертвования» из рук Степана) мсье Лекуан:

– Щепетильность в методах – это буржуазный пережиток, чуждый делу истинной революции…

Москва. Дом империи.

23 марта (5 апреля) 1917 года

Я хмуро смотрел на своих министров.

– Это – ультиматум.

Сандро кивнул.

– Фактически так и есть. Они все поставили на карту.

Свербеев склонил голову.

– Это так, государь.

– Но они же понимают, что мы на это никогда не согласимся?

– Да, – мой военный министр кивнул, – и это требование о назначении французских генералов на командные посты в Русском экспедиционном корпусе я считаю откровенной провокацией, которая имеет своей целью сделать для нас этот ультиматум совершенно неприемлемым. Мало того, что они требуют подчинения французскому командованию наших войск, так еще и обставляют это требование совершенно позорными для нас условиями, словно наши бригады это какие-то дикие индийские сипаи или негры Алжира!

Глава МИДа счел нужным отметить:

– По дипломатическим каналам нам разъясняют это требование как единственный вариант для России выполнить свои союзнические обязательства и при этом не нарушить собственное заявление о «Ста днях для мира». Мол, русские части находятся под французским командованием, а потому как бы не совсем русские. А Россия сама по себе тут ни при чем, приказа наступать не отдавала и таким образом свои заявления никак не нарушала.

– Демагогия! – Нечволодов был категоричен. – Они просто хотят нас вынудить воевать дальше. Уверен, что стоит нашим экспедиционным силам принять участие в наступлении, нас тут же обвинят в том, что мы сами отказались от соблюдения «Ста дней», атаковав Германию!

– Верно, – согласился Сандро, – впрочем, они и сами находятся в таком положении, при котором должны спешить с решительными мерами, в том числе с мерами демонстрационного характера. Есть информация, что союзное командование так спешит с началом этого наступления, поскольку есть вероятность, что войска вообще откажутся наступать, если вопрос далее откладывать. Судя по донесениям разведки, у них там совсем плохо в войсках с настроением и дисциплиной. Вероятно, они боятся того, что отказ русских бригад идти в наступление станет дурным примером для остальных.

– К тому же, – заметил Свербеев, – их вряд ли прельщает ситуация, при которой на территории Франции находятся две иностранные бригады, от которых неизвестно чего ждать. Там и так в стране неспокойно, в Париже беспорядки на улицах, а тут еще это. Вот и хотят поставить командовать русскими войсками местных генералов.

– Возможно, они считают, что у нас просто нет выхода, кроме как согласиться на их требование. – Сандро смотрел на развернутую на столе карту. – Вывести наши бригады без согласия французов мы не можем, до Швейцарии далеко, а если они двинутся с места, то это уже будет мятеж.

– В этой всей истории, – произнес я, – неясно главное: что же нам будет за отказ? Обычно ультиматум предусматривает и конкретную угрозу, здесь