Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

получить самую прекрасную царевну на свете. Какое великое искушение для восемнадцатилетнего сына брадобрея!

Я слышал, как он рассказывал моему деду о борьбе, что происходила тогда в его душе. Дабы отвлечься, он перестал задавать Мегине вопросы и попросил принести ему поесть, а когда стемнело, куколка сказала:

«Положи меня на ладонь, пожелай очутиться в своем дворце, и мы тут же отправимся туда».

Отец перенесся прямо в свою постель и погрузился в глубокий сон, но в полночь Мограбин разбудил его.

«Хочу доложить тебе о том, что происходит в диване, — сказал колдун. — Когда главный визирь появился в собрании, там царила полная неразбериха. Как раз перед этим твой тюремщик доложил о двух странных событиях и представил их очевидцев. Утром он хотел отнести тебе хлеб и свежую воду, но темницы твоей не нашел. На ее месте стояла старая конюшня с распахнутыми настежь дверями, а внутри на тощей соломенной подстилке спали тридцать ослов, привязанные к яслям… Тюремщику пришлось пойти на крайние меры, чтобы разбудить их. Он не смог ни отвязать уздечки, ни снять, и ему пришлось их разрезать. Когда же ослы встали на ноги, оказалось, что это стражники, которых послали захватить твой дворец. Сами не зная как, они, вопреки собственным намерениям, вышли из него с пустыми руками… Одни говорили, что тюремщик и прочие свидетели сошли с ума, другие — что они лгут.

„Какова вероятность того, что темницу украли? — спросил верховный жрец первого визиря. — Кто-нибудь когда-нибудь слышал о краже темницы?“

„У меня из-под носа, — отвечал визирь, — пропала трубка вместе со столиком, парадной софой, подножкой, балдахином и пуховыми подушками, лучше которых не найти во всем Китае!“

„Так распни рабов, которые у тебя воруют!“ — закричал жрец.

„Хорош бы я был, — возразил визирь, — если бы наказывал своих рабов за проделки коварного чародея. Ты, верховный жрец, не веришь в колдовство, ты объясняешь всё необычайное естественными причинами, а я говорю, что во всем виноват тот самый перс, который приманил к себе вашего тер-иль-баса, опрокинул железных идолов и перенес в конюшню стражу в полном составе. Это он украл мою трубку. Ты кичишься своей недоверчивостью, думаешь, что ты здесь умнее всех, я же считаю, что всё это более чем опасно: нас преследует хитроумный злодей, он сумел повязать наших стражников, будто ослов, и, может статься, в эту самую минуту намеревается и на нас, как на медведей, надеть намордники“.

„Так что ты предлагаешь?“ — вскричал жрец.

„Надо узнать, как с этим бороться, — решительно заявил визирь. — В давние времена нашу страну разорил злой волшебник. Порывшись в архивах и летописях, мы вспомним старые обряды, которые помогли тогда одолеть негодяя. В чем я совершенно уверен, так это в том, что никакие божества не прилагали к этому руку, ибо нет такого бога, что станет забавляться кражей трубки. Мы имеем дело с нечестивым колдуном. Только этим можно объяснить опрокинутые статуи в храме. Таково мое мнение“.

Верховный жрец был вынужден согласиться с доводами визиря и обещал немедленно отправить всю священную коллегию на поиски в архивах. Оба они поделились соображениями с тремя другими сановниками, а потом и со всем диваном, после чего собравшиеся разошлись по домам… Вот какой план обороны родился в головах наших врагов. Это ерунда, я порушу их замыслы еще до того, как они приступят к их исполнению. Не удивляйся, что нынче вечером я оставлю тебя одного — мне предстоит всю ночь сражаться за твою победу».

Мограбин сдержал слово. Как только все четыре визиря улеглись в постели, он похитил их с помощью духов, подчинявшихся его волшебной палочке, и перенес на самую высокую вершину Кавказа. Там, раздетые и привязанные к столбам, сановники в тусклом лунном свете показались друг другу мертвенно-бледными, но вскоре от страданий в самом деле посинели.

Порывы свирепого ледяного ветра со снегом не позволяли им забыться, они испытывали смертельные муки, но колдовство не давало им умереть.

Вдруг перед ними очутился сам Мограбин, окруженный ослепительным светом.

«Узнаете меня, несчастные? — заревел он зловещим голосом. — Я Бильэльсанам, сын Дагона. Так это ты, — обратился колдун к первому визирю, — желал стать царем? Это твои алчные подручные хотели разделить с тобою власть и богатство покойного правителя? Вы отвергли нашего избранника, и я разбил железных истуканов, эти жалкие подобия моего отца и меня. Мы отрекаемся от развращенного вами народа, оставайтесь здесь, коварные лиходеи, пока не остынут ваши честолюбие и алчность».

Мограбин исчез, оставив визирей в мучениях и сомнениях, и вскоре от их страха дрожь передалась всей земле.

Затем колдун похитил всех четырех главных жрецов и перенес их в самые знойные пески Ливийской пустыни.

Они стояли раздетые, связанные, под жгучими лучами солнца, которое вскоре изжарило бы их, если бы не колдовские чары: именно они принуждали жрецов дышать и испытывать жесточайшие муки. Мограбин в ослепительном сиянии явился к ним так же, как к визирям.

«Дурные проповедники, — прорычал он, — вы приносите жертвы моему отцу и мне, лишь бы набить себе брюхо мясом жертвенных животных. Вы называете себя проводниками нашей воли, но осмелились пойти ей наперекор. Вы дорого продаете голос подученной вами птицы. О ханжи! Лицемеры! Бездельники! Грязные мошенники! Я сровняю с землей наши храмы, чтобы вам нигде не находилось пристанища. Только посмейте хоть раз действовать от нашего имени. И помните, человек, достойный нас, великих богов, не может быть иноземцем».

Жрецы стонали и ревели, их иссохшие языки прилипли к нёбу и не смогли произнести ни слова.

Когда Мограбин насладился карой тех, чью волю ему надо было сломить, он избавил их от страшных видений, ибо все эти муки им только почудились. И всё же, хотя визири и жрецы не покидали постелей, на их телах остались следы пыток: у одних кожа была обморожена, а у других обожжена так, будто они валялись на раскаленных углях.

Изможденные перенесенными страданиями и страхами, несчастные погрузились в глубокий сон — Мограбин хотел, чтобы они хорошенько отдохнули и поутру были в силах рассказать друг другу обо всем, что им пришлось претерпеть.

На следующий день, посовещавшись, все пришли к единодушному мнению, что верховный жрец должен выступить с такой речью.

«Царевичи, эмиры, блюстители закона и прочие, входящие в этот диван! Мы ошиблись, отвергнув выбор, сделанный богами в пользу иноземца. Они прогневались на нас, опрокинув свои статуи, они угрожали нам и предрекали страшные беды, если мы