Дживс и Вустер (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

тебе, что он похож на свадебную фату, сотканную эльфом?» «Не кажется», – буркнул Огастус и добавил, что ничего глупее в жизни не слышал.

Слов нет, Гасси был прав на все сто – но разве это втолкуешь такой девице, как Мадлен Бассет?

– А вечером мы с ним любовались закатом, и я сказала, что он всегда наводит меня на мысль о Благословенной Деве, выглядывающей из-за золотого края небес, а он спрашивает: «О ком, о ком?» – я объясняю: «О Благословенной Деве», и тогда он сказал, что сроду ни о какой Благословенной Деве, выглядывающей с небес, не слышал и вообще его тошнит от закатов и Благословенных Дев и у него болит живот.

Я понял, что пробил час raisonneur’a.

– Это было в Бринкли?

– Да.

– Ясно. Значит, после того как ты посадила его на вегетарианскую диету. А ты уверена, – сказал я, raisonneur’ствуя что есть мочи, – что поступила разумно, ограничив Гасси шпинатом и прочей растительностью? Не один гордый дух восставал, когда его лишали протеинов. Не знаю, известно ли тебе, но научными исследованиями установлено, что идеальная диета – это такая диета, где сбалансировано количество мясной и растительной пищи. Человеческому организму требуются какие-то там кислоты.

Не скажу, что она откровенно фыркнула, однако изданный ею звук весьма напоминал фырканье.

– Какая чушь!

– Так говорят врачи.

– Какие врачи?

– Известные специалисты с Харли-стрит.

– Я им не верю. Тысячи людей сидят на вегетарианской диете, и у них отличное здоровье.

– Здоровое тело, да, – сказал я, ловко нащупав дискуссионную тему. – Но подумала ли ты о душе? Лиши человека бифштексов и отбивных – и неизвестно, что случится с его душой. Моя тетушка Агата однажды посадила дядюшку Перси на вегетарианскую диету, и у него сразу испортился характер. Правда, – я вынужден был это признать, – в известной мере характер у него уже был подпорчен, ибо постоянное общение с тетей Агатой ни для кого не проходит бесследно. Держу пари, что с Гасси случилось то же самое, вот увидишь. Баранья котлетка, от силы две – это все, что ему требуется.

– Ну нет, этого он не дождется. И если он и дальше будет себя вести как капризный ребенок, я знаю, что мне делать.

Помню, Растяпа Пинкер однажды рассказывал, что когда он оканчивал Оксфорд, то поехал в Бетнел-Грин нести свет истины, и какой-то уличный торговец дал ему ногой под дых. Пинкер говорил, что в тот момент у него странно помутилось в голове и перед глазами все поплыло, будто во сне. Вот и у меня после зловещих слов Мадлен Бассет тоже возникло такое же странное ощущение. Ее слова, выдавленные сквозь зубы, сразили меня наповал, будто увесистый сапог уличного торговца угодил мне прямо в солнечное сплетение.

– Э-э… и что же именно ты намерена сделать?

– Не имеет значения.

Я осторожно пустил пробный шар:

– Предположим… нет, вряд ли, конечно, это возможно, но… предположим, Гасси, доведенный диетой до отчаяния, накинется на… ну, скажем, например, на холодный пирог с телятиной и почками – какова будет развязка?

Вот уж не думал, что Мадлен может навылет пронзить человека взглядом, но оказалось, может, и еще как. По-моему, она даже саму тетю Агату переплюнула.

– Берти, ты хочешь сказать, что Огастус ел пирог с телятиной и почками?

– Ни Боже мой! Это просто… ну, как это называется?

– Я тебя не понимаю.

– Как называются вопросы, которые на самом деле как бы и не вопросы? Начинается на «р»… А-а, вспомнил – риторические! Так вот, это был чисто риторический вопрос.

– Да? Тогда ответ таков: с той минуты, когда я узнаю, что Огастус поедает плоть в злобе убиенных животных, между нами все кончено, – сказала она и отчалила, а я остался стоять с таким чувством, будто меня по стенке размазали.

Глава 13

Утро следующего дня выдалось яркое и прекрасное. По крайней мере мне так показалось. Сам я рассвета не видел, потому что погрузился в беспокойный сон всего за несколько часов до того, как упомянутый рассвет проклюнулся и принялся за дело, но когда дремотный туман немного рассеялся и я вновь обрел способность воспринимать окружающий мир, то увидел, что солнечный свет вовсю просачивается сквозь ставни, а мое ухо различило щебетанье сотен пташек, ни одна из которых, не в пример мне, не ломала голову над проклятыми вопросами. Такая развеселая компания – а слушать горько, ибо меланхолия накрыла меня своим крылом, как выразился один поэт. Радостный птичий гомон и суета только усиливали уныние, в которое я погрузился после того, как вчера мы с Мадлен Бассет дружески поболтали. Нетрудно себе представить, что ее obiter dicta[104] – по-моему, это именно так называется – сразило меня не хуже пули. Бесспорно, речь тут шла не о простой размолвке, которую можно уладить слезами и парой поцелуев, а о настоящей трещине через всю лютню. И я понимал: если не принять пожарных мер по соответствующим каналам, то лютня придет в полную негодность и замолчит раз и навсегда, подобно барабану, в котором образовалась дырка. А по каким каналам принимать эти самые пожарные меры – вот вопрос. У них с Гасси, как говорится, нашла коса на камень.

С одной стороны – Мадлен, решительно восстающая против поедания плоти, с другой – Гасси, который твердо вознамерился поедать всю плоть, подвернувшуюся ему под руку. Я спросил себя, что из этого может проистечь, и задрожал, представив себе свое будущее, но тут рядом возник Дживс с утренней чашкой чаю.

– Что? – сказал я с отсутствующим видом, глядя, как он ставит поднос на стол. Обычно Бертрам набрасывается на живительный напиток, как тюлень на рыбу, но сегодня он был, сами понимаете, чересчур озабочен. Или, если угодно, задумчив.

– Позвольте заметить, сэр, стоит прекрасная погода, весьма благоприятствующая устройству школьного праздника.

Я порывисто сел, опрокинув