Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

Но это – наедине с собой.

А публично влезать в эти внутриэмигрантские споры ему не по душе. И если его к этому вынуждают, делает он это крайне неохотно:

Понедельник, 27 января 1975

Совсем поздно вечером – истерический звонок Юры Штейна и о. Кирилла Фотиева: появилась якобы неслыханно гнусная статья С. Рафальского в НРС против А. И. «Он оголённый, его нужно защитить, это ужас, это восстание всех против него, его добьют... нужно... немедленно...» Я «поддаюсь», соглашаюсь... Утром, однако, все это мне кажется крайне преувеличенным. Сам А. И. только и делает, что наносит оскорбления направо и налево... Надо, мне кажется, не столько «защищать» его, сколько ему сказать и говорить правду... Думаю о своём месте или «роли» во всем этом. Нежелание вмешиваться в эмигрантские споры: это раз. Стремление отстаивать только «трансцендентное»: это два. Отвращение от «лагерей», какие бы они ни были: три. Отстаивать то, что я услышал в Солженицыне, в его художественном творчестве. Быть совершенно свободным в отношении его идеологии, которая – это очень важно – мне, прежде всего, несозвучна. (Там же. Стр. 147)

И чем дальше, тем острее ощущает он это несозвучие, тем больнее и мучительнее оно для него:

Воскресенье, 16 февраля 1975

Вчера весь день, не отрываясь, читал – и прочёл – «Телёнка». Впечатление очень сильное, ошеломляющее, и даже с оттенком испуга. С одной стороны – эта стихийная сила, целеустремлённость, полнейшая самоотдача, совпадение жизни и мысли, напор – восхищают... Чувствуешь себя ничтожеством, неспособным к тысячной доле такого подвига... С другой же – пугает этот постоянный расчёт, тактика, присутствие очень холодного и – в первый раз так ощущаю – жестокого ума, рассудка, какой-то гениальной «смекалки», какого-то, готов сказать, большевизма наизнанку... Начинаю понимать то, что он мне сказал в последний вечер в Цюрихе, вернее – в горах: «Я – Ленин...» Такие люди действительно побеждают в истории, но незаметно начинает знобить от такого рода победы. Все люди, попадающие в его орбиту, воспринимаются, как пешки одного, страшно напряжённого напора. И это в книге нарастает... Когда на стр. 376 читаю (в связи с самоубийством Воронянской, открывшим шлюзы Архипелага ): «...ни часа, ни даже минуты уныния я не успел испытать в этот раз. Жаль было бедную опрометчивую женщину... Но, достаточно учёный на таких изломах, я в шевелении волос теменных провижу – Божий перст! Это ты! Благодарю за науку!» (что-де приспело время пускать Архипелаг ), мне страшно делается... Чем дальше – тем сильнее это «кто не со мной, тот против меня», нет – не гордыня, не самолюбование, а какое-то упоение «тотальной войной». Кто не наделен таким же волюнтаризмом – того вон с пути, чтобы не болтался под ногами. С презрением. С гневом. С нетерпимостью. Все это – по ту сторону таланта, все это изумительно, гениально, но – как снаряд, после пролета которого лежат и воют от боли жертвы, даже свои... А почему не поступили, как я, как нужно? Вот и весь вопрос, ответ, объяснение. Ещё по отношению к Твардовскому что-то от «милость к падшим призывал». А больше – нет, нет самой этой тональности, для христианства – центральной, основной, ибо без неё борьба со Злом понемногу впитывает в себя зло (с маленькой буквы) и злобу, для души столь же гибельные. Только расчёт, прицел и пали! Книга эта, конечно, будет иметь огромный успех, прежде всего – своей потрясающей интересностью. Мне же после неё ещё страшнее за него: где же подлинный С.: в «первичной» литературе или вот в этой – «вторичной», и какая к какой ключ? Или же все это от непомерности Зла, с которым он борется и которое действительно захлестывает мир? Но и тогда – оправдывает ли она, эта непомерность, хоть малейшую сдачу ей в тональности? Что нужно, чтобы убить Ленина? Неужели же «ленинство»? Сегодня за Литургией, но ещё весь набитый этим двенадцатичасовым чтением, проверял все это. И вот чувствую: какая-то часть души говорит «да», а другая, ещё более глубокая, некое «нет». Слишком и сама эта книга – расчёт, шахматный ход, удар и даже – сведение счетов, чтобы быть до конца великой... (Там же. Стр. 151)

Он мечется между неослабевающим своим восхищением «феноменом Солженицына» и органическим неприятием его идеологии. Неприятием, поневоле заставляющим его – в глубине души, наедине с собой – соглашаться с теми, кто нападает на его кумира:

Пятница, 28 февраля 1975

Сегодня после утрени разговор с Мишей Аксеновым о Солженицыне. «Он нас воспитал и вдохновил, – говорит Миша, – и потому мне так страшно обидно видеть, как он «ридикулизирует» себя, разменивается на мелочи... Его чуждость культуре, страшное непонимание того, что нужнее всего России – Европа, Запад. Вот оторвались от них на пятьдесят лет, и что вышло? Упрощённость, стремление к упрощёнству...» Увы, в этом много верного. (Там же. Стр. 161)

Чем дальше, тем всё труднее ему в этих спорах соглашаться с вчерашними своими единомышленниками:

Вторник, 11 марта 1975

Письмо от Никиты – в защиту «Телёнка». Я сразу готов согласиться – так мне хочется, чтобы Солженицын был «прав» и «велик». Мое мучительное свойство: видеть (может быть, хотеть видеть) правду каждого подхода, каждой «установки», невозможность быть ни в одном лагере. Испуг, отталкивание – когда вижу даже у Солженицына психологию «партии», «лагеря», «стратегии». (Там же. Стр. 167)

Но рано или поздно это его «двоемыслие» должно было всё-таки как-то разрешиться. И оно разрешилось после одного многодневного их свидания, в продолжение которого общение их было практически непрерывным:

Понедельник, 12 мая 1975

...Четыре дня с Солженицыным, вдвоём, в отрыве от людей... Постепенно мысли и впечатления приходят в порядок... Спрашиваю себя – если бы все выразить формулой, то как?..

Какой же все-таки остаётся «образ» от этих четырех дней, в которые мы расставались только на несколько часов сна?..

Великий человек? В одержимости своим призванием, в полной с ним слитности – несомненно. Из него действительно исходит сила («мана»). Когда вспоминаешь, что и сколько он написал и в каких условиях, снова и снова поражаешься. Но (вот начинается «но») – за эти дни меня поразили:

1) Некий примитивизм сознания. Это касается одинаково людей, событий, вида на природу и т. д. В сущности он не чувствует никаких оттенков, никакой ни в чем сложности.