Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

— Неправильно ты все понимаешь, — перебила меня Оля, — я с Моней поссорилась, в лучшем случае мы будем просто знакомыми. Я полагала, что мы с тобой будем жить, как и раньше, только без регистрации. Но теперь мне надо заниматься другими делами…

Оля всхлипнула и сквозь слезы сообщила, что она беременна.

— Успокойся, от Мони! — сказала она, видя, что у меня глаза вылезли на лоб. Мы устроились в Сочи в гостинице, — рассказывала Оля, — и этот чудак на букву «м» выдавал меня за своего сына-школьника. В гостинице поверили и поселили нас в одном номере. Тогда в Сочи у нас все еще было в порядке. А потом мы морем переплыли в Одессу, вернее, в Ильичевск к Феде, и там уже я поняла, что залетела. Подождали еще месяц, думали, может быть обойдется, но нет — все ясно, залетела! Советуюсь с Моней, оставим, говорю, первый раз, все-таки. А он наотрез — ни в коем случае, иначе утоплюсь в море! Делай аборт — и все! Так и порешили, поэтому я скоро лягу в больницу!

— Каким же я оказался предусмотрительным! — мысленно похвалил я себя, — что развелся. Иначе Оля обязательно родила бы, и я, «средний по величине рогатый скот», всю жизнь…Как татары — мудрый народ, говорят: «Пять минут сигарга — на всю жизнь — каторга!».

Моня как-то засуетился и быстро ушел, а мы отметили приезд Оли. Женщины быстро подружились, и к вечеру мы вместе пошли гулять по набережной Яузы, что была в пяти минутах хода. Оля, ложась спать, постелила себе в маленькой комнате на узкой тахте, а нам разрешила спать на широком брачном ложе (на котором собственно, я сплю и по сей день, но только совсем с другой Тамарой).

Скоро Оля легла в больницу, ей сделали аборт, но как-то неудачно, или что-то там обнаружили, поэтому задержали в больнице еще на месяц. Мы с Тамарой регулярно посещали Олю в ее палате, куда тайком приносили вино. А женщины из излишков своих обедов готовили закуску. Моня не посетил Олю ни разу — чего он боялся, не поймешь!

Когда Оля вышла из больницы, то Тамара взяла над ней шефство. Она водила ее по художественным ВУЗам, чтобы Оля могла поступить туда. Были в Суриковском (что в двух шагах от нашего таганского дома), в Строгановском, Текстильном, где есть специальность художника по тканям. Но почему-то каждый раз Оля, приходя с собеседования, где она показывала свои работы, ложилась лицом вниз на постель и громко ревела. В ее работах специалисты «не нашли школы», понимаешь ли! А то, что рисунки всем нравятся, им наплевать!

Новый Год мы встретили втроем, и как ни странно, очень весело. Были сильнейшие холода, около сорока градусов мороза, все боялись и нос показать наружу. Тогда я разделся до плавок и босиком, сильно выпивший вышел во двор. Я там ходил, размахивал руками, пугал случайных прохожих. Дамы смотрели на мои подвиги в окно. Тогда я и узнал о своей нечувствительности к холоду, что позволило мне позже стать «моржом».

А уже поздней весной Тамара развелась со своим Лешей и загуляла. То есть стала пропадать из дома. Мы с Олей переживали, но стали тайком от Тамары «встречаться». Если Тамара до часа ночи не приходила, то Оля перебиралась ко мне в брачное ложе.

Однажды Тамара пришла часов в семь утра, сильно выпивши. Высокомерно заявила, что выходит замуж за пожилого, но очень богатого человека по фамилии Вагин. Все хвасталась: «Вагин приказал, Вагин послал», и тому подобное. Я разозлился.

— Слушай, — говорю, — а когда ты выйдешь замуж за него, то переменишь свою фамилию?

— Конечно, — гордо ответила ничего не подозревающая «невеста», — я буду госпожой Вагиной!

— Нет, дорогая, перемени ударение, ты будешь просто Вагиной! — убил я ее своим каламбуром, — а если ты вагина, или по-русски просто еще проще, то катись отсюда колбаской по Малой Спасской. А лучше — скажи «деду» — своему престарелому Вагину — «в Москву еду!» То есть из Мамонтовки — к нему, деду, в Москву!

И я, на радость Оле, выпроводил пьяную Тамару за дверь. Ну, не примет ее «жених», поедет домой в Мамонтовку, это недалеко.

Мы снова зажили с Олей как прежде. Но она была уже ученой — попросила в больнице, чтобы ей поставили «спираль» против беременности. Так что мы были раскованы в своих действиях, не то, что раньше. Кроме того, очень раскрепощало меня то, что я уже не был связан с Олей брачными узами. Я, кажется, стал понимать грузина Коридзе, который «в нэволе нэ размножается»!

Летом мы поехали в Сухуми к маме в гости. Мой старший сын Владимир, который жил там же вместе с бабушкой, женился на своей институтской подруге Лене. Я, конечно же, не говорил, что развелся, и мама ожидала мою новую жену Олю. Когда же увидела нас вместе, только спросила: «А кто этот мальчик?»

Оля быстро сошлась характерами с сыном и невесткой, ну а мама никак не хотела признавать Олю женщиной.

— Я слышала, что в Москве существуют однополые браки, неужели у вас такой, а? Как стыдно! — тихо говорила она мне.

Соседи по дому видели, как Оля в джинсах, закинув ноги на ветку олеандра, с сигаретой в зубах, «резалась» с сыном во дворе в карты. И они тоже отказались признавать в ней женщину, тем более жену «большого абхазского ученого». Гомосексуализм на Кавказе исторически широко распространен, и соседи решили, что я привез на Юг своего «мальчика». Но они простили мне эту слабость, как «большому абхазскому ученому».

Вернулись мы в Москву — и не можем выйти из метро к своему дому, не выпускают. Мы вышли с Таганской-радиальной и увидели на площади огромную толпу народа. Мы решили, что это связано с Олимпийскими играми, но заметили, что все взоры направлены на Театр на Таганке.

— Что случилось? — невольно спросили мы у людей.

— Высоцкий умер! — ответили сразу несколько человек. Это было настолько неожиданно, что мы аж онемели.

— Власти убили, не иначе! — подумал я, — но формально оказался неправ.

Оля заплакала, мы постояли еще немного, и пошли домой. Помянули любимого барда и занялись своими делами. Меня ждал трудовой год, а что ждало Олю — не знаю. Скорее всего, опять «халтура» с Моней, игра на гитаре и пение. Рисование Оля забросила, как только узнала у «спецов», что у нее нет «школы». Так все оно и оказалось — «халтура» у Оли с Моней была, а былой близости с ним уже не возникало. Близость, зато, была у нас.

Я регулярно ходил в ИМАШ, нужно было работать с Моней по его докторской тематике. Ося успешно защитил диссертацию и уехал работать в Киев, на прежнее место. В Москву он приезжал часто.

Как-то я увидел Инну, она весело меня приветствовала и таинственно пригласила в свою комнату после работы. «Не иначе, понравилось в Расторгуево и хочет повторить!» — решил я, но ошибся. В шесть вечера я зашел в комнату к Инне и увидел на столе колбу с какой-то жидкостью, бутылку газировки и два гамбургера. По какому-то случаю пьянка, и это неплохо!