И грянул гром: 100 рассказов - Рэй Брэдбери

Опять все рассмеялись, но быстро смолкли.

— Посмотрите, — сказал Хэнк Саммерс, и все посмотрели. Он говорил, обращаясь к своему засиженному мухами отражению в стареньком зеркале, как бы пытаясь всучить зазеркальному близнецу половинчатую свою логику. — Прожили мы тут тридцать лет, и вы, и я, все мы. А ведь не помрем, если придется сняться. Глубоких-то корешков мы, помилуй бог, не пустили. И вот выпускной вечер. Школа трудностей выбрасывает нас под зад коленом безо всяких там «извините, пожалуйста» и «что вы, что вы, не стоит». Ну что ж, я готов. А ты, Чарли?

— Я хоть сейчас, — сообщил Фрэнк Мариано. — В понедельник в шесть утра загружаю свою парикмахерскую в прицеп — и вдогонку за клиентами со скоростью девяносто миль в час!..

Вновь раздался смех, только теперь это было похоже на последний смех дня. Чарли, не задумываясь, решительно повернулся и вновь очутился на улице.

А магазины все еще торговали, и огни горели, и двери были раскрыты настежь, будто хозяевам до смерти не хотелось домой, по крайней мере пока течет мимо река людей, металла и света, пока они движутся, мелькают, шумят привычным потоком, и кажется невероятным, что на этой реке вот-вот настанет сухой сезон… Чарли тянул время, переходя от лавки к лавке. В молочном баре выпил шоколадный коктейль. В аптеке, где мягко шуршащий фанерный вентилятор перешептывался сам с собою под потолком, купил совершенно ненужную пачку писчей бумаги. Он шлялся как бродяга — крал кусочки Оук-Лейна на память. Задержался в проулке, где по субботам цыгане торговали галстуками, а продавцы кухонной утвари выворачивали свои чемоданы в надежде привлечь покупателей. Наконец добрался до бензоколонки — Пит Бриц сидел в яме и ковырялся в немудреных, грубых потрохах безответного «форда» модели 1947 года.

И только после десяти, будто по тайному сговору, в лавках стали гасить огни, и люди пошли по домам, Чарли Мур вместе со всеми.

Он догнал Хэнка Саммерса — лицо бакалейщика все еще розовато сияло от бессмысленного бритья. Некоторое время они не спеша шли рядом и молчали, и казалось — обитатели домов, мимо которых лежал их путь, все до одного высыпали на улицу, курили, вязали, качались в креслах-качалках, обмахивались веерами, отгоняя несуществующую жару.

Хэнк вдруг рассмеялся каким-то своим мыслям. Через пару шагов он решился их обнародовать.

Мы будем снова вместе над рекой.Река, река, небесная дорога.Итак, до встречи, братья, над рекой,Что пролегла у трона Бога,—

продекламировал он нараспев, и Чарли кивнул:

— Первая баптистская церковь. Мне было тогда двенадцать…

— Бог дал, комиссар шоссейных дорог взял, — сказал Хэнк без улыбки. — Странно. Никогда раньше не представлял себе, что город — это люди. То есть ведь каждый чем-то занят. Там, когда я лежал под компрессом, подумалось: ну что мне в этом местечке? Потом встал бритый — и вот ответ. Расс Ньюэлл у себя в гаражике «Ночная сова» возится с карбюраторами. Н-да. Элли Мэй Симпсон…

Он смутился и проглотил конец фразы.

Элли Мэй Симпсон… Чарли мысленно продолжил список. Элли Мэй в эркере своего «Салона мод» накручивает старухам бигуди. Доктор Найт раскладывает пузырьки с лекарствами под стеклом аптечного прилавка. Магазин хозяйственных товаров — и посреди него Клинт Симпсон под палящим полуденным солнцем перебирает и сортирует миллионы искр, миллионы блесток, латунных, серебряных, золотых, все эти гвозди, щеколды, ручки, ножовки, и змеящийся медный провод, и рулоны алюминиевой фольги, словно вывернули карманы тысяч мальчишек за тысячи лет. И наконец…

И наконец, его собственная лавка, теплая, темная, желто-коричневая, уютная, пропахшая, как берлога курящего медведя. Влажные запахи целых семейств разнокалиберных сигар, импортных сигарет, нюхательных табаков, только и поджидающих случая, чтобы взорваться клубами…

«Забери все это, — подумал Чарли, — и что останется? Ну конечно, постройки. Так ведь кто угодно может сколотить ящик и намалевать вывеску, чтоб известить, что там внутри. Люди нужны, люди — вот тогда возьмет за живое…»

И у Хэнка, как выяснилось, мысли были не веселее.

— Тоска меня гложет, что ж тут непонятного! Вернуть бы каждого в его лавку да рассмотреть хорошенько, что он там делал и как. И почему я за все эти годы не присмотрелся толком? Черт возьми! Что это на тебя накатило, Хэнк Саммерс? Вверх да и вниз по дороге есть еще такой же Оук-Лейн и еще, и люди там крутятся точно так же, как здесь. Куда б меня теперь ни закинуло, присмотрюсь к ним повнимательнее, клянусь Богом. Прощай, Чарли…

— Пошел ты со своим прощанием!

— Ну ладно, тогда спокойной ночи…

И Хэнк ушел, и вот Чарли дома, и Клара ждет его у дверей, затянутых сеткой, и предлагает стакан воды со льдом.

— Посидим немножко на улице?

— Как все? Почему же не посидеть…

Они сидели на темном крылечке, на деревянных качелях с цепями, и смотрели, как шоссе вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет: приближаются фары, удаляются злые красные огоньки, словно по полям рассыпаны угли из огромной жаровни…

Чарли неторопливо пил воду и, пока пил, думал: а ведь в прежние времена никому не дано было увидеть, как умирает дорога. Можно было еще почувствовать, что она угасает, и ночью в постели вдруг уловить какой-то намек, толчок, смятенное предчувствие — дорога сходит на нет. Но проходили годы и годы, прежде чем дорога отдавала Богу свою пыльную душу и взамен начинала оживать новая. Так было: новое появлялось медленно, старое исчезало медленно. Так было всегда.

Было, да прошло. Теперь это дело немногих часов.

Он осекся.

Прислушался к себе и уловил что-то непривычное.

— А знаешь, я успокоился…

— Это хорошо, — отозвалась жена.

Они покачались на качелях, две половинки одного целого.

— О господи, сперва меня так крепко взяло…

— Помню, — сказала жена.

— А теперь я подумал, ну и… — Он говорил неспешно, обращаясь прежде всего к себе. — Миллион машин катит каждый год по этой дороге. Нравится нам или нет, дорога стала просто тесна, мы тут задерживаем весь мир со своей старой дорогой и отжившим городишком. А миру надо идти вперед. Теперь по той новой дороге проедут уже не миллион, а два миллиона машин. Проедут всего-то на расстоянии ружейного выстрела отсюда — проедут куда им надо, по делам, какие им кажутся важными, все равно, важны они на самом деле или нет: людям кажется, что важны, а больше ничего и не требуется. Да если бы мы по-настоящему поняли, что нас ждет, обдумали бы все со всех сторон, то взяли бы паровой молот, расшибли бы свой городишко в лепешку и пригласили: «Проезжайте!» — а не заставляли бы других прокладывать ту проклятущую дорогу через клеверное поле. Сейчас Оук-Лейн умирает тяжко, как на веревке у мясника, а следовало бы разом сбросить все в пропасть. Но, правда… — Он закурил трубку и закутался в густых клубах дыма — только так и можно было искать и прошлые ошибки, и нынешние откровения. — Раз уж мы люди, то поступить иначе мы, наверное, не могли…

Они слышали, как часы над аптекой пробили одиннадцать, потом часы над клубом — половину двенадцатого, а в двенадцать они лежали в темноте спальни, и потолок над ними пучился от раздумий.

— Выпускной вечер…

— Что-что?

— Фрэнк-парикмахер так сказал, и в самую точку. Вся эта неделя — словно последние дни в школе когда-то давно. Я же помню, как это было, как я боялся, чуть не плакал и клялся себе, что прочувствую каждую минутку, что осталась до выпуска, — ведь один Бог знает, что нас ждет завтра. Безработица. Кризис. Война. А потом пришло это самое завтра, час настал, а я все живой, слава богу, целехонек, все начинается сызнова и, черт меня побери, получается даже, что к лучшему. Так что сегодня и впрямь еще один выпускной вечер. Фрэнк так сказал, и если кто сомневается, только не я…

— Слышишь? — спросила жена немалое время спустя. — Слышишь?..

Там, в ночи, через городок текла река, река металла, — она попритихла, но все равно набегала и убегала, неся с собой древние ароматы приливов и отливов на непроглядных морях нефти. И над кладбищенской их кроватью по потолку мелькали блестящие отсветы, будто кораблики плыли вверх-вниз по течению, и глаза мало-помалу закрылись, и дыхание слилось с размеренным ритмом приливов и отливов… и Чарли с женой заснули.

Когда в комнату проник первый утренний свет, половина кровати оказалась пуста.

Клара села с невольным испугом. Не в привычках Чарли было уходить из дому в такую рань.

Потом ее испугало еще и что-то другое. Она сидела, вслушиваясь и не понимая, что же это вдруг бросило ее в дрожь, но, прежде чем она пришла к определенному выводу, раздались шаги. Она расслышала шаги издали, и немало времени минуло, прежде чем шаги приблизились, поднялись по ступенькам и вошли в дом. И — тишина. Она догадалась, что Чарли немо стоит в гостиной, и спустя две минуты окликнула: