Пушкин - Юрий Лотман

Кроме откликов такого типа, можно указать еще две группы оценок: резко-отрицательные и восторженные.

Среди враждебно-полемических откликов на смерть Радищева особое место занимает статья, помещенная Карамзиным в «Вестнике Европы». Она является интересным свидетельством борьбы Карамзина с идеями и личным обаянием автора «Путешествия из Петербурга в Москву».

Ввиду значительного интереса этого документа, приводим его полностью.

О самоубийстве[687]

В Париже недавно вышла книга под титулом: «Разговоры о самоубийстве». Г. Гильон, автор сего полезного сочинения (говорит Гж. Жанлис в своем журнале), взял за эпиграф три строки из приказа, отданного первым консулом 22 флореаля: «Предаваться горести без сопротивления, убивать себя, чтобы избежать ее, есть оставлять поле сражения без лавры победы». Какую силу должны иметь сии прекрасные слова, когда Бонапарте говорит их! Какой философ дерзнет называть самоубийство героическим действием, если первый консул признает его малодушным? Писатели-филантропы исполняют священную должность, восставая против софистов, развратителей народа, но одни герои могут ознаменовать стыдом некоторые дела, служащие иногда предметом удивления. Их мнение должно быть оракулом. Единственная дань признательности, достойная благотворителей человечества, состоит в том, чтобы способствовать им в добре и следовать за ними на славных путях добродетели.

В книге Г. Гильона много прекрасных чувств и рассуждений. Жаль только, что автор мало пользовался историею; он мог бы доказать ею: 1) что те немногие из великих мужей древности, которые убивали себя, следовали единственно движению совершенного отчаяния или порочного самолюбия; что мудрые современники осуждали их, и что сии самоубийства имели гибельные следствия для отечества; 2) что самоубийцы и в древние и в новые времена были почти все или злодеи, или развратные люди, без правил, или юноши, ослепленные страстию; 3) что книги, в которых оправдывается самоубийство, умножали число сих преступников. Несчастный, ненавидя жизнь, легко решится умертвить себя, когда писатели, им уважаемые, хвалят такое дело. Я расскажу здесь примечания достойный анекдот, который доказывает сие бедственное влияние.

Бодчель, остроумный английский писатель, был родственник славного Аддисона. Он вместе с ним издавал «Зрителя» и другие журналы. Все пьесы, означенные в «Зрителе» буквою X, его сочинения. Аддиссон старался обогатить Бодчеля, но он мотал, разорился после Аддиссоновой смерти и бросился, наконец, в Темзу, оставив в комнате своей следующую записку: What Cato did and Addisson approv'd cannot be wrong; то есть: «что сделал Катон и Аддиссон оправдывал, то не может быть дурно». Известно, что Аддиссон сочинил трагедию «Смерть Катонову». Автор столь нравоучительный не оправдал бы самоубийства в христианине, но дозволил себе хвалить его в Катоне, и прекрасный монолог: II must be so… Plato, thou reasonft well, избавил несчастного Бодчеля от угрызения совести, которое могло бы спасти его от самоубийства. Хорошие авторы! думайте о следствиях, что вы пишете!

Статья представляет собой перевод из 15-го тома парижского журнала м-м Жанлис «Новая библиотека романов» (Nouvelle biblioteque des romans[688]) и является рецензией на книгу «мароккского епископа» Гильона[689]. Несмотря на сравнительную точность перевода, знакомство с принципами подбора и редактирования материала Карамзиным заставляет нас искать в ней отклики на какие-то события и идеи, волновавшие русское общество тех дней.

Редакторский подбор статей «Вестника» обладал определенной, строго выраженной целенаправленностью. Все печатаемые в журнале материалы отвечали определенным сторонам программы издателя и являлись результатом стремления Карамзина высказать свое отношение либо к какой-нибудь политической проблеме, либо к конкретному событию общественной жизни.

Анализ материала позволяет предполагать, что в данном случае перед нами — второй случай.

Прежде всего, необходимо произвести сравнение статьи с подлинником, что позволяет обнаружить некоторые характерные отклонения. Если Жанлис, когда она писала: «Quel prilosoph-homme on femme osera dire desormais que le suiside est une acte sublime», имела в виду совершенно определенного адресата — м-м де Сталь, то адресат русского перевода был, вероятно, не менее определенен и упоминание о женщине-философе вычеркнуто переводчиком. Интересно и другое изменение. Фраза оригинала, заостренная против «любовного» самоубийства, была переведена так, что теряла свой специфический характер, а это нацеливало всю статью только против часто встречающегося в литературе XVIII в. самоубийства по политическим мотивам. Во фразе: «Presque tous les suisides, furent de scelerats atroces ou <…> enfin de jeuns femmes, egarees par passions (курсив мой. — Ю. Л.)» окончание переведено как «юноши, ослепленные страстью»[690]. Это и понятно, если учесть, что «любовное» самоубийство неоднократно изображалось и даже прославлялось в творчестве Карамзина. В «Бедной Лизе», например, читаем: «Тут она бросилась в воду. <…> Таким образом скончала жизнь свою прекрасная душой и телом. Когда мы там, в новой жизни увидимся, я узнаю тебя, нежная Лиза!»[691] Лишено отрицательной оценки и самоубийство Раисы. В «Сиерре-Морене» читаем: ««Вероломная! — сказал он Эльвире, — ты клялась быть вечно моею и забыла свою клятву! Я клялся любить тебя до гробил умираю… и люблю!..» Уже кровь лилась из его сердца; он вонзил кинжал. грудь свою и пал мертвый на помост храма. <…> Эльвира погребла несчастного (курсив мой. — Ю. Л.) Алонза на том месте, где оплакивала некогда мнимую смерть его»[692]. В сочувственных тонах изображается аналогичное самоубийство и в новелле «Самоубийца», помещенной в № 1 «Московское журнала» (с. 56–63) и потом включенной в «Письма русского путешественника». Не увеличивая количества примеров, укажем на программное высказывание Карамзина, являющееся прямой апологией «любовного» самоубийства. В отрывке, написанном в 1797 г. от лица женщины («Quelques idees s'd l'amoure»), Карамзин писал: «Вы любите друг друга <…> но земля, восстающую против законов неба, разверзается порой между вами и чудовищные пропасть, разделяют вас. Перепрыгните их или погибните вместе (курсив мой. — Ю. Л.Л. Это тоже означает избежать покушений злобы, быть счастливым вопрет, ей. Умереть с тем, кого любишь — так сладко! <…> Если же нет ни вечности ни Бога <…> умрите все равно; вы жили, вы испробовали чистейшие наслаждения жизни, вам нечего больше делать на земле»[693].

Таким образом, совершенно ясно, что резкий выпад в «Вестнике Европа не может относиться к самоубийству, вызванному несчастной любовью. Однако и на Катона, и на подобных ему литературных героев Карамзин нападав несколько неожиданно. Предшествовавшие его произведения не содержат отрицательных высказываний на эту тему.

В «Историческом похвальном слове Екатерине II» он писал: «Мое сердце не менее других воспламеняется добродетелью великих республиканцев <…> Чье сердце не обливается кровью, воображая Мильтиада Л. темнице, Аристида, Фемистокла в изгнании, Сократа, Фокиона, пьют смертную чашу, Катона-самоубийцу». В т. III издававшегося Карамзину в 1798 г. «Пантеона иностранной словесности» помещено два отрыва (переводы из Лукана и Салюстия), прославляющие гражданские добродетели Катона. В одном из них (Катон в Ливии) Катон призывает «умереть с истинным римлянином и не чувствовать ига Цесарева» (с. 2). «Зову с собой единственно тех, которые не думают о жизни и рады всем жертвовать погибающей Республике» (с. 3). Без резкого осуждения изложен также «Письмах русского путешественника» эпизод с гибелью слуги, которую застрелился, начитавшись «опасных произведений философов», и оставил надпись — стихи Вольтера:

Quand on n' est rien, et qu'on est sans espoirLa vie est un approbre, et la mort un devoir.

«Славная Адцисонова трагедия хороша там, где Катон говорит и действует», — читаем мы в тех же «Письмах русского путешественника»[694].

Наиболее развернутое изложение Карамзиным своего отношения к проблеме «героического» самоубийства в период, предшествующий интересующей нас статье, встречаем в критическом разборе постановки «Эмилии Галотти» Лессинга, напечатанном в № 1 «Московского журнала» (1791 г.) и перепечатанной вместе со всем журналом в 1802 г. (при перепечатке статья подверглась некоторой правке стилистического характера). «Республиканец в душе», Карамзин восторгается античной доблестью Эмилии, но вместе с тем не одобряет активного характера ее действий, противопоставляя ей Одоардо, который добровольно отдается в руки властей. Статья содержит напоминание о римской истории и тем самым вводит в мир античного мужества и гражданской добродетели. «Римская история представляет нам пример такого ужасного дела. Одоардо был в таких же обстоятельствах, как и оный Римлянин; имел такой же великий дух, гордую чувствительность и высокое (в первом издании «напыщенное») понятие о чести»[695]. Далее рассуждения прямо переключаются в систему знакомых нам образов. Эмилия называется «героиней, которая языком Катана говорит о свободе человека». Авторское отношение раскрывается фразою: «Тут Эмилия требует кинжала, почитая в фанатизме своем такое самоубийство за дело святое (курсив мой. — Ю. Л.)»[696]. Поступок Одоардо не вызывает осуждения рецензента: «К законам ли прибегнуть там, где законы говорили устами того, на кого бы ему просить надлежало»[697]. Он лишь сочувственно отмечает отказ Одоардо покончить с собой: «Не хочет он убить себя. «Вот окровавленный знак моего преступления! — говорит он, бросая кинжал, — я сам пойду в темницу»»[698].