Том 68- Чехов - Литературное наследство
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да ты што, красавчик, нешто поп?
Баба была немножко навеселе.
Студенты, студенты... А народ — под мышкой книжка, боле ничего... тоже...
Мы приехали к кругу в Сокольники.
Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
Помяни родителя... Звали Никита Никитич... А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши... Приходи в Печатники... Анфису Никитишну все знают... Накормлю... Небось голодные, хоша ученые...
Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманное тяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них не было простоты и уменья просто отдаться минуте жизни. А весна была так хороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: «Посмотрите, как хорошо»,— один из студентов ответил: «Ничего особенного... просто тоска... Лес, и черт с ним!.. Что тут хорошего...»
Ничего-то вы, цапка, не понимаете! — повторил Левитан.
Мы шли по аллее.
Лес был таинственно прекрасен. В лучах весеннего солнца верхушки сосен красноватыми огнями сверкали на глубоком темно-синем небе. Без умолку свистели дрозды, и кукушки вдали таинственно отсчитывали, сколько кому осталось лет жизни на этой нашей тайной земле 4.
Студенты, с пледами на плечах, тоже оживились и запели:
Выпьем мы за того, Кто «Что делать?» писал, Выпьем мы за него За его идеал...
Антон Павлович и Левитан шли рядом, а впереди шли студенты... Издали видно было, как большие нх волосы лежали на их пледах, что было модно тогда®.
— Что это там летит?..— крпкпул один из них, обращаясь к Левитану.
и. и. ЛЕВИТАН
Фотография с дарственной надписью Чехову: «Милому А. Чехову П. Левитан. 1887 г.»
Дом-музей Чехова, Ялта
Это, вероятно, сокол...— пошутил Антон Павлович.
Летела ворона!
А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов...— прибавил Чехов.— Я никогда не видал, какой сокол... Сокол ясный... О чем задумались, соколики... Должно быть, сокола и охота с ними были распространены на Руси...
Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путь железной дороги. Показались столы, покрытые скатертями. Много
народа пило чай... Самовары дымились... Мы тоже сели за один из столиков,— чаепитие было принято в Сокольниках. Сразу же к нам подошли разносчики...
Булки, сухари, балык, колбаса копченая наполняли их лотки...
Пожалуйте, господа хорошие...
Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцы типа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас.
Вы студенты...— заговорил один, сильно пьяный, обращаясь в нашу сторону,— которые ежели...— и он показал нам кулак.
Другой уговаривал его не приставать к нам.
Не лезь к им... Чево тебе... Мож, они и не студенты... Чево тебе...
Слуга служи, шатун шатайся...— говорил в нашу сторону пьяный с осовелыми глазами...
Видно было, что мы не нравились этой компании — трудно понимаемая вражда к нам, «студентам», прорывалась наружу.
Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней.
И помню, он сказал мне, когда мы шли обратно:
А в весне есть какая-то тоска... Глубокая тоска и беспокойство... Все живет, но, несмотря на жизнь природы, есть непонятная печаль в ней.
А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне и Левитану.
Эти студенты будут отличными докторами... Народ они хороший... И я завидую им, что у них головы полны идей...6
II
Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках и по приезде в Крым, в Ялту — весной 1904 года — я был у Антона Павловича Чехова в доме его в Верхней Аутке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку, передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, он расправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя — как бы показывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать.
Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету «Новое время».
Какой милый журавль у вас,— сказал я Антону Павловичу,— он так забавно танцует...
Да, это замечательнейшее и добрейшее существо... Он любит всех нас,— сказал Антон Павлович.— Знаете ли, он весной прилетел к нам вторично. Он улетал на зиму в путешествие в другие, там, разные страны, к гиппопотамам, и вот опять к нам пожаловал. Его мы так любим, Маша (сестра) и я...— не правда ли, странно это и таинственно?..— улететь и прилететь опять... Я не думаю, что это только за лягушками, которых он в саду здесь казнит... Нет, он горд и доволен еще тем, что его просят танцевать. Он — артист, и любит, когда мы смеемся на его забавные танцы. Артисты любят играть в разных местах и улетают. Жена вот улетела в Москву, в Художественный театр...
Антон Павлович взял бумажку со стола, свернутую в короткую трубочку, закашлялся и плюнув в нее, бросил в банку с раствором.
В комнате Антона Павловича все было чисто прибрано, светло и просто — немножко, как у больных. Пахло креозотом. На столе стоял календарь и веером вставленные в особую подставку много фотографий — портреты артистов и знакомых. На стенах были тоже развешаны фотографии— тоже портреты, и среди них — Толстого, Михайловского, Суворина, По- тапенки, Левитана и других.
В комнату вошла Марья Павловна и сказала, что прислуга-кухарка заболела, лежит, что у ней сильная головная боль. Антон Павлович сначала не обратил на это внимания, но потом внезапно встал и сказал:
Ах, я и забыл... Ведь я доктор... Как же, я ведь доктор... Пойду, посмотрю, что с ней...
И он пошел на кухню к больной. Я шел за ним и, помнится, обратил внимание на его подавшуюся под натиском болезни фигуру; он был худ, и его плечи, остро выдаваясь, свидетельствовали об обессиливавшем его злом недуге...
Кухня была в стороне от дома. Я остался на дворе с журавлем, который опять танцевал и так развеселился, подпрыгивая, что расправил крылья, полетел ввысь, сделал круг над садом и опять опустился передо лгаой.
Журка, журка!..— позвал я его, и он близко подошел ко мне и боком смотрел своим острым глазом, вероятно, дожидаясь награды за искусство. Я подал ему пустую руку. Он посмотрел и что-то прокричал... Что? Вероятно — «мошенник!» или еще что-нибудь худшее, так как я ничего ему не заплатил за представление.
После я показал
