Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

она сразу раздала все игрушки Сары, всю одежду, все одеяла Даже понимая, что они не смогут хранить все это и никогда об этом не говорить, никогда об этом не думать, он все равно так ей и не простил того поступка.

Люди никогда не прощают, если ты сделаешь вместо них то, что непременно должно быть сделано, но чего они сами ни за что не сделают. Это — как быть представителем «неприкасаемых» в Индии, маленьких темнокожих людей с худыми как палки руками и ногами, которых Кэй видела по телевизору и которые обычно выполняют роль мусорщиков, возятся со всяким тряпьем и отбросами, убирают трупы людей и животных… И никто ни за что к ним не прикоснется. Ведь если ты избавляешь других от грязи и возишься с грязью, то и сам становишься грязным, верно? Джек, правда, совсем не хотел, чтобы что-нибудь в этой комнате воспринималось как мусор, как нечто ненужное, от чего нужно избавиться. Но избавляться-то было необходимо. И кто-то должен был это сделать, правда?

Лошадки и этот хорошенький — ах, какой хорошенький! — маленький тигренок. Она совсем позабыла, что он тоже здесь. Тигренок был сделан из красного, желтого и черного шелка, в который были вшиты крошечные зеркала — его привезли откуда-то из Индии, и не поэтому ли она вспомнила об Индии? Джаннин подарила его Саре на прошлое Рождество. Такой милый, с глупой, совершенно кошачьей улыбкой и зеркалами на полосатых боках. Кэй поставила тигренка на место. На прежнее место — возле завершавшего полку книгодержателя, который представлял собой плывущее на всех парусах судно.

Джек сделал эту штуку еще до того, как они поженились. Какие же замечательные вещи он умел делать!

Инкрустация, сквозные пропилы… Возможно, выйдя на пенсию, он снова займется чем-нибудь в этом роде…

И тогда, возможно, она попросит его сделать тот сундучок, который он придумал много лет назад, когда они жили еще в другом доме. У него должны были где-то остаться рисунки, наброски, он ведь никогда ничего не выбрасывает. Это должен был быть такой сундучок, у которого на крышке изображены с помощью инкрустации или мозаики разные морские животные, а по углам вырезаны морские коньки, которые как бы держат крышку. На бегло сделанных набросках казалось, что это просто какие-то фестоны, но если приглядеться, то становилось ясно, что это морские коньки стоят на своих закрученных хвостах. Думая о волшебном сундучке, Кэй вытирала пыль с книг и снова ставила каждую на прежнее место. Потом наконец она отвернулась от книжных полок и приступила к более легкой части уборки.

Яркое солнце било в окна с такой силой, что у Кэй вдруг потемнело в глазах, а по спине пробежал холодок: ей показалось, что в самой комнате очень холодно, темно и очень тесно… Услышав, что в кухне трезвонит телефон, она бегом бросилась туда.

— Мне придется поехать в Асторию, — послышался в трубке грубоватый, чуть ворчливый, раскатистый голос Джека, и кухня сразу наполнилась его физическим присутствием, его плотью, ЕГО ТЕЛОМ, крупным, тяжелым, беззащитным… — Опять они не ту изоляцию прислали, черт бы их побрал! Каждый раз одно и то же! — он ворчал, но все же прощал неведомых «их». Он никогда не искал такого дела, которое сразу пошло бы гладко. Он только хотел, чтобы у него самого все всегда спорилось и, как он выражался, «можно было успеть вовремя присесть, чтобы всякое дерьмо пролетело над головой». Он называл это «уроками НЭМ».[241] — Тебе там ничего не нужно?

— По-моему, нет.

— Так что к ланчу меня домой не жди.

— Ты хоть там-то перекуси, хорошо?

— Ладно.

— Погоди. Слушай, а где наша стремянка?

— В магазине.

— Ax вот как…

— Я ее сегодня же вечером принесу. Она мне понадобилась, когда мы карниз у Мартина в доме прибивали.

А тебе-то она зачем?

— Окна помыть.

— Снаружи? Оставь это мне.

— Но я же могу пока вымыть те, до которых достаю.

— Ну, ладно. Пока.

— Осторожней на шоссе!

Что ж, тогда она пораньше перекусит и сходит навестить Джойс Дэнт. Она позвонила Дэнтам. У Джилли тоже был очень «телесный» голос, она вся была в его звуках — теплая, полная, мягкая; она чуточку запыхалась, подбегая к телефону, точно девчонка, и в разговоре все время как бы отступала, старалась тебя не коснуться, сама навстречу не шла.

— Ой, привет, Кэй! — голос звучал тепло, но Кэй сразу почувствовала, что она чем-то Джилли помешала.

— Я бы хотела зайти проведать Джойс. Если у тебя есть какие-то дела, то сегодня я могла бы посидеть с ней подольше. Да и денек сегодня самый что ни на есть подходящий для прогулок.

— Ой, это так мило с твоей стороны, Кэй! Но, по-моему, нам ничего покупать не нужно.

— Ну хорошо, тогда я просто приду и посижу с ней немножко. — Кэй прямо-таки чувствовала сопротивление Джилли. «Ты всегда сопротивлялась предложениям о помощи, — думала она. — Тебе кажется, что только ты должна быть там, что ИМЕННО ТЫ — должна! А впрочем, кто-то же должен чувствовать ТАКУЮ ответственность». — Я приду часа в два, — сказала Кэй и повесила трубку. Она знала, что Джилли ее не переспорит. Она знала свою власть над людьми и источник этой власти.

* * *

Джилли вырезала из пласта глины столбики для крытой веранды, которую решила построить перед своим домиком, когда из «солнечной комнаты» донесся голос матери:

— Здесь так хорошо и тепло!

— Ну еще бы! — громко откликнулась Джилли. — Конечно, там сейчас здорово! — Но сама она сейчас ни за что туда не пойдет! Сейчас ее время! Ее единственный час за целый день. Она продолжала вырезать полоски глины. Все остальное время она делала то, что должна была делать, но этот единственный час она приберегала только для себя, для своей маленькой тайны — глупой попытки создать такие же глиняные домики, как те, которые она видела в Чайна-тауне. Несправедливо со стороны матери требовать ее к себе и отбирать у нее и этот кусочек времени! Ведь все остальное время Джилли принадлежит ей. А сейчас ее час, час ее игры, час толстой Джилли, перепачканной глиной и пекущей из глины пирожки.

Мать снова что-то пробормотала — видно, что-то прочитала в газете. Джилли слов не разобрала, но ничего не переспросила. Притворилась, что не слышит. Но никак не могла перестать слышать. Она никогда не переставала прислушиваться к матери. За исключением некоторых ночей, когда от усталости падала в сон, как камень, и просыпалась пристыженная тем, что так крепко уснула и