Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

которых чужие друг другу, но советские люди живут вместе, и всем сразу ясно, что в этих комнатах и квартирах царят спокойствие и гармония и в них никогда ничего плохого произойти не может.

И даже если их приходится делить с посторонними людьми, эти комнаты и квартиры предоставляют жителям уровень комфорта, о котором прежде можно было лишь мечтать, и там никто — ни жители, ни гости — не должен задумываться о необходимости подчинять свое поведение искусственным требованиям этикета. Как говорит один из героев «Славы», «советская пьеса теперь / Всегда кончается мощным обедом». И это правда. В одной из заключительных сцен пьесы «Весна в Москве» один из героев, устав от кажущихся ему бесполезными попыток помочь главной героине вернуться на путь, достойный комсомолки и советского историка, и отчаявшись найти объект собственного романтического интереса, входит в комнату, где примирившиеся влюбленные целуются, и провозглашает: «Изо всех человеческих ощущений / Мне доступен только один аппетит. / Стали проволокою мои нервы, / Мир воспринимаю, как мертвый чертеж. / Скажите, чем открывают консервы? / Прекратите целоваться и дайте нож. (Ест консервы.)». В «Хорошей жизни» одна из последних реплик показательна: «Вот и горячий пирог!». Никто не жалуется на тесноту в гостинице или на непрекращающуюся неразбериху в «Вас вызывает Таймыр». Наоборот: на следующее утро новые друзья празднуют вместе и радуются тому, что двое молодых людей нашли свою любовь именно благодаря путанице и тесноте, которые не давали никому покоя накануне. В фильме «В шесть часов вечера после войны» офицеры на побывке, пришедшие в незнакомый им дом в поисках симпатичной воспитательницы детского сада, написавшей им письмо на фронт, приглашаются на обычное для многоквартирного дома мероприятие: вечер танцев и веселья, где деликатесы на тяжелых подносах вносят в зал безымянные немолодые женщины, всегда готовые предложить добавку, всегда внимательные, но никогда не вмешивающиеся в личные дела веселящихся жителей.

Конечно, за пределами театра и съемочной площадки жизнь в коммунальной квартире была далека от этого идеала. Легко представить, каковы были реальные условия жизни для героев «В шесть часов вечера после войны». В стандартном доме того типа, который показан в фильме, было примерно 140 квартир, то есть около 530 комнат, что соответствует, как мы узнаем из веселой песни, которую поют члены домоуправления в начале фильма, примерно 2000 «душ» (количеству жителей). В описании комнаты в пьесе «Благородная фамилия», той самой, где «на всем отпечаток чистоты, уюта и порядка», упоминается предмет, на который стоит обратить внимание, учитывая жанр пьесы: ширму, за которой — кровать. Как пишет Светлана Бойм, в советских условиях «минимум личного пространства — это даже не комната, а угол в комнате, пространство за перегородкой»[1115]. Вагон-ресторан в фильме «Девушка с характером» безупречно чист и гости в нем одеты аккуратно и модно, но двое пассажиров — незнакомые друг с другом мужчина и женщина — должны делить одно купе. Двери, ведущие из залитой солнцем комнаты в «Капитане в отставке», выходят либо в соседние комнаты большой коммунальной квартиры, либо в коридор, который ведет к другим комнатам и другим коммунальным квартирам, разделенным столь тонкими стенами, что достаточно позвать кого-то по имени, чтобы этот человек тут же вошел в комнату.

В «Философии в будуаре» либертин Дольмансе читает манифест, призывающий к созданию государства, «в котором каждый гражданин будет иметь право вызвать любого другого гражданина для свободного удовлетворения своих телесных желаний». Джорджио Агамбен заключает свой анализ соответствующего пассажа из текста де Сада следующими словами: «Интимная жизнь становится главной темой политики; будуар полностью замещает собой cité»[1116]. Жизненная философия скандального французского антиморалиста и отцов-основателей первого в мире социалистического государства совпадает: личные пространства политизируются через необходимость делить самые интимные моменты повседневности с чужими людьми и через равное распределение права равного доступа всех граждан к личной жизни друг друга. У де Сада идея репрессивного всеобщего равенства осталась фантазией. В Советском Союзе она приобрела реальные и практически реализуемые черты, хотя и не привела общество к ожидаемому золотому веку. «Живущие в соседних комнатах люди, вынужденные пользоваться одним коридором, кухней и санузлом, не всегда становятся самыми лучшими соседями»[1117], — лаконично заметили два соавтора-советолога в начале 1950-х годов.

Конечно, с точки зрения авторов и предполагаемой аудитории, процитированное мнение исходило из вражеского лагеря. Только те, кому новый общественный строй оставался чуждым, находили новые жилищные условия некомфортабельными либо никак не могли усвоить манеру поведения, которая была бы естественна и соответствовала бы новым общественным отношениям. Так, например, мелкий мещанин из пьесы «Миллион терзаний» «дежурит с ключом возле уборной, чтобы жильцы свет тушили», объясняя это желанием быть вовлеченным в «общественную деятельность». В «Простой девушке» похотливый кладовщик предается фантазиям об идеальной жизни, в которой были бы «девичья комнатка, мягкая лампа горит… На столе триста граммов, колбаска порезана». В прежние времена или в других странах обитатели старомодных квартир с тяжелыми замками на дверях и толстыми стенами страдали «от невозможности знать, что происходит за этими стенами и дверьми на другой стороне улицы, и соответственно — что происходит в головах других людей»[1118]. Советским людям такие проблемы были неведомы; они ценили преимущества коммунальной жизни. Тонким стенам отец героини в «Славе» должен был быть благодарен за возможность знать, что его дочь-пилот, кажущаяся всем невозмутимой и самоуверенной, на самом деле грустит и страдает от любви:

Медведев. Спокойна? Как же!

У нас стены тонкие — новый дом, —

Я слышу: она то встанет, то ляжет,

То книжку возьмет, то графин с водой,

То вскрикнет, услышав часов удар,

То вдруг — в грозу! — открывает окошко.

Ведь она снаружи строга — командарм,

А внутри она девочка, крошка.

Знание, что даже шепот будет услышан соседями по квартире, гарантирует, что в случае необходимости любому человеку помогут в любой момент, и ощущение того, что все являются частью единого коллектива, придает уверенности. Если «советской „семейный роман“ <…> прерывался шарканьем тапочек любопытного соседа по коммунальной квартире или появлением любознательного представителя местного домового комитета», вызывая вполне понятное смущение и ощущение дискомфорта, то другой вид романтических отношений — «роман с коллективом»[1119] — обещал понимание и поддержку большой семьи, что только подчеркивалось периодически возникавшими комическими ситуациями. В «Простой девушке» даже типично водевильный мотив (подброшенный кем-то младенец) оборачивается поводом для радости и объединяет людей. Сначала двое мужчин — жители коммунальной квартиры, на пороге которой нашли ребенка, — не могут