Слово и дело - Валентин Пикуль

— Возводить будем Елизавету, — говорили конфиденты.

Поздним часом заявился к ним Иогашка Эйхлер:

— Остерман вызывает из Дании Алексея Бестужева-Рюмина, а зачем он это делает — и сам догадаться можешь, Петрович.

— Да брось, — отмахнулся хозяин. — Не меня же свергать!

— Тебя и свергнут… Не знаю, — задумался Эйхлер, — к чему бог ведет всех нас, к добру или к худу? Пропасть нам всем или быть на самом верху России и оттуда сверкать молниями?..

Сейчас кстати пришлась свадьба Голицына с калмычкой.

— На Ледяной дом я много уповаю, — говорил Волынский.

История умеет забывать… Она не сохранила имен тех умельцев, которые в краткий срок возвели на Неве ледяное диво. «Самый чистый лед, наподобие больших квадратных плит разрубали, архитектурными украшениями убирали, циркулем и линейкой размеривали, рычагами одну ледяную плиту на другую клали и каждый ряд водою поливали, которая тотчас замерзала и вместо крепкого цемента служила. Таким образом, через краткое время построен был дом…»

Льдины чуть-чуть были подкрашены синькою, и слов не хватало, чтобы выразить восхищение, когда при закате солнца сверкал Ледяной дворец, словно громадный кристалл драгоценного камня. Сооружали дом между Адмиралтейством и Зимним дворцом — как раз посреди Невы, и была такая давка от народа любопытного, что пришлось к дому караул поставить. Внутрь запускали каждого, но следили, чтобы ничего не своротили и не уперли. А возле дома поставили баню для «молодых», которую мастера сваляли из ледяных бревенПотом фантазия строителей на морозе пуще разыгралась. Отлили они изо льда шесть пушек и две мортиры, изнутри которых каналы высверлили. «Из оных пушек неоднократно стреляли, в котором случае кладено в них пороху по четверги фунта, а при том посконное или железное ядро заколачивали. Такое ядро… в расстоянии 60 шагов доску толщиною в два дюйма насквозь пробило». Ворота дома украсили двумя уродцами губастыми — дельфинами, изо льда сделанными. Стекла отлили из воды на морозе — получились тонки и прозрачны. Косяки и пилястры обработали под зеленый мрамор, окрасив лед для них соответственно.

Во внутреннем убранстве столы, скамейки, камины и зеркала (тоже ледяные).

Распустились в свадебном доме небывалые ледяные деревья и цветы в тонкой изморози; на ледяных ветках сидели там сказочные ледяные птицы. Шандалы и свечи — изо льда. Камины и дрова к ним — изо льда. Туфли и колпаки ночные — изо льда. Бесстыдно голая, излучая холод, стояла фигура ледяного Адама, который взирал на свою подружку — ледяную Еву, скромно закрывавшую себе лоно, курчавое от инея. «Сверх сего, на столе, в разных местах, лежали для играния примороженные подлинные карты с марками».

Волынский был главным начальником при строении Ледяного дома и устройстве «потешного маскарата». Бирон с ним уже не разговаривал, глядел врагом, однажды гнев его даже прорвался.

— Неблагодарный! — он сказал. — Один раз я тебя из петли уже вытащил, но ты забыл о благородном поступке моем…

Анна Иоанновна, увлеченная новой потехой, к Волынскому пока мирволила. Он был вхож к ней, как всеща, и враги министра, втайне негодуя, с завистью наблюдали его фавор прежний. Но удар меча мог поразить неожиданно, потому и старался Волынский отвлечь внимание царицы от происков врагов своих. Ледяной дом день ото дня становился краше.

Волынский еще смолоду, когда в Персию ездил, кавказской нефтью интересовался, в России он стал первым ее исследователем. Даже составил для Петра I особое «Донощение», в котором загадочную природу нефти излагал, гадал на будущее, каких выгод можно от этой диковинки ждать. Тогда же писал о нефти кавказской и сопутчик его по Востоку, врач Джон Белль д'Ангермони… Не забыл нефти бакинской и Соймонов.

— А нельзя ли нефть по трубам перекачивать? — спросил Волынский. — Тогда бы иллюминацию нефтяную устроили.

— Попытка не пытка, — отвечал Соймонов. — Видывал я нефть, коя была чиста, как-слеза младенца. А горела так-только успей отбежать подалее.

Возле Ледяного дома стоял ледяной слон в натуральную величину, из хобота он фонтан воды выбрасывал; на спине слона сидел ледяной персиянин. Пусть и дальше, решили, слон фонтанирует денно водою. Но теперь к слону подвели нефть по трубам, и ночью струю «нефти светлой» подожгли — настало зрелище дивное!

То же сделали и с дельфинами — из распяленных губ чудовищ выкинуло вверх огенные струи… Дрова ледяные в каминах дворца тоже нефтью смазывали — они горели в печи, как настоящие, и даже тепло излучали. Однако расход нефти был велик — сотни пудов ее на дню сгорало. Для подачи нефти от крепости Петропавловской были по Неве трубы проложены, по которым нефть насосами исправно перекачивалась. Такого смелого обращения с нефтью нигде еще не ведали — первый в мире нефтепровод заработал ради «дурацкой свадьбы»!

В завершение работ Волынский отвел Еропкина в ледяную баню, где в ледяной печи горела солома (не ледяная). Конфиденты забрались на верхний полок и стали париться, а поддавали на каменку квасом и пивом. Волынский хлестал себя веником (не ледяным).

— Царицу-то я, кажись, уже задобрил, — говорил он зодчему. — Не пропадем, чай. Нам бы только время выгадать, в этом Ледяной дом нам великую службу окажет…

Одеваясь в предбаннике, Артемий Петрович сказал:

— Михалыч! Надо вирши эпиталамные на свадьбу писать.

— Мне? — подивился архитектор.

— Зачем тебе мучиться? Поэт уже имеется.

— Какой?

— Един на всю Русь-матушку — Васька Тредиаковский, которого я видеть не могу за прихлебство его у Куракина. Однако других поэтов пока не сыскать. Вот и передай ему от имени моего, чтобы к свадьбе сочинял заранее оду шуточную!

— Ладно. Передам…

Но Еропкин забыл это сделать, и его забывчивость сыграла трагическую роль во всей дальнейшей истории.

Глава 3

Правители негодные, которые от народа своего ругаемы и прокляты, всегда желают похвалы себе слушать. Не дай-то бог, ежели в таком времени быть поэтом… Пекли оды для Анны Иоанновны два немецких поэта Якоб Штеллин и Готлиб Юнкер, а Тредиаковский перетолмачивал их самым никудышным образом для употребления внутри государства — для россиян, которые, вестимо, этих од никогда не читали.

Но отказаться от службы Тредиаковский не мог, ибо «пиимы» его при дворе не нужны, а за переводы он 360 рублей в год получал. Попробуй откажись — тогда зубами о край стола настучишься. Опять же книги покупать надо? Надо. Газеты читать надо? Надо. Один кафтан всю жизнь не проносишь. Вот и крутись как знаешь на чужеродных восхвалениях… Вообще элоквенция — наука сложная! И даром за нее денег никто не дает…

Тредиаковский давно уже признавался знакомцам:

— Напрасно министр Волынский на меня злобится. Я от князя Куракина одни подзатыльники да шпыньки имел. Это слава фальшивая, что он покровитель мой. Я сам по себе — пиитствую! Куракин тоже сам по себе — пьянствует! Ко мне при дворе как к шуту относятся, что тоже фальшью является. Я-не шут, вот князь Куракин — шут истинный и добровольно перед герцогом рожи всякие корчит…

Бедный Василий Кириллович! Только за столом, когда пишешь, тогда и счастлив ты. Оторвался от стола, восторги творческие студя, и жизнь бьет тебя…

Ох, как бьет она тебя!

А кто ты есть, чтобы свинству противоборствовать?

Да никто! Всего лишь пиит…

— Не поручик же, — говорила Анна Иоанновна.

И будет писать Тредиаковский, душою исходя вопельно: «Сжальтесь же обо мне, умилитесь надо мною, извергните, из мыслей своих меня… Я сие самое пишу вам истинно не без плачущия горести… Оставьте вы меня отныне в покое!»

Нет. Не оставили. Поэт-то един.

Деньги берешь — так пиши, скотина!

Победа русского оружия под Хотином свершила ослепительный зигзаг по Европе: от Ставучан пронеслась до саксонского Фрейбурга и оттуда молнией блеснула над Петербургом, опалив Тредиаковского. Готлиб Юнкер привез из Фрейбурга «Оду на взятие Хотина» некоего Михаилы Ломоносова. А вместе с одою поступило в Академию и «Письмо о правилах российского стихотворства», писанное тем же студиозом. Вот с этого и начался закат его славы!

Солнце, восходя, всегда луну затмевает…

Ломоносов написал оду свою — впервые в России! — ямбом четырехстопным, и это было столь необычно для слуха русского, что стихи ломоносовские пошли в копиях по рукам ходить. Василий Кириллович почитал себя в поэзии мыслителем Главным. Не знал он того, что его «Способ к сложению российских стихов» Ломоносов давно купил и за границу с собой увез. Там он «Способ» этот штудировал всяко, исчиркал книжку грубейше, будучи с Тредиаковским не согласен. Академия «Оду на взятие Хотина» передала на рассмотрение математику Василию Ададурову и поэту Якобу Штеллину; ученые мужи тоже дивились небывалому ритму и звучанию оды. А публике стихи Ломоносова сразу понравились.