Слово и дело - Валентин Пикуль

Оженить я тебя желаю. Рад ли?

— Ожени.

— Да на ком — знаешь ли?

— Знал, да забыл. Прости, матушка.

— Ты и впрямь дурак. Вот Буженинова… нравится?

— Хоть и косая баба, а добрая, — согласился Голицын. — И когда бьют меня, она всегда за меня вступится.., Анна Иоанновна уже зажглась новою забавой.

«…для некоторого приуготовляемого здесь маскарата выбрать в Нижегородской губернии из мордовского, чувашского, черемиского народов каждого по три пары мужеска и женска полу пополам и смотреть того, чтобы они собою не были гнусны, и убрать их в наилучшее платье со всеми приборы по их обыкновению, и чтоб при мужеском поле были луки и прочее оружие, и музыка какая у них потребляется; а то платье сделать на них от губернской канцелярии из казенных наших денег».

Одиннадцать губернаторов России получили такие уведомления от двора и встряхнули свои провинции к бодрости. Провинциями же заправляли воеводы, и они пошли рыскать по уездам на казенный счет, выбирая инородцев вида негнусного, с оружием, с музыкой… Всех привозимых в столипу сразу тащили в манеж герцога Бирона, где их кормили, мыли, ранжировали. Здесь и на Зверовом дворе репетировали «дурацкую свадьбу». Бирон в подготовку маскарада потешного не вникал. Мысли его были отягощены осложнениями жизни. Царица больна, а под боком завелся враг сильный, которого на своей груди он и вскормил. Волынский залетел уже высоко, сбить его будет трудно… Бирон вошел в конфиденцию с Остерманом и Куракиным; первый давал осторожные советы, второй обливал их слюною бешеной собаки. Герцог говорил:

— Надобно восстановить равновесие, которое пошатнулось от тяжести Волынского, для чего и желаю вызвать Бестужева-Рюмина.

— Михаила, что послом в Стокгольме? — спрашивали его.

— Нет, Алексея, что послом в Копенгагене, мы с ним старые приятели еще по Митаве. Будучи молодыми камер-юнкерами, сообща девок на мызах портили, и долги у нас были общие…

Тишком от ревнивой императрицы Бирон частенько навещал теперь цесаревну.

Елизавета Петровна пугалась откровенной дерзости герцога. Без тени смущения он предлагал ей себя в любовники. Хотел он переменить хозяйку, но суть жизни своей оставить прежней. Состоял при Анне Иоанновве — будет состоять при Елизавете!

— Нет, — отвечала цесаревна. — Не надо. Что вы?

Бирон злобился оттого, что Елизавета никак не шла в сети его хитроумной интриги. Однажды он взял ее подбородок в свои жесткие пальцы, стиснул его так сильно, что она даже вскрикнула.

— Голубушка, — сказал герцог, в глаза ей глядя, — с такой трусостью вам никогда не сидеть на престоле российском.

Для свадьбы Голицына с калмычкой посреди Невы возводился Ледяной дом, — в такие-то морозы изо льда что хочешь можно соорудить! Ледяной дом настолько знаменит вышел, что название его стали писать с букв заглавных.

Для дураков он забавою был. Но только не для умных!

Мы, любезный читатель, станем относиться к нему двояко.

Как к высокому достижению народного разума.

Как к ловкому маневру заговорщиков против Анны Иоанновны.

Ледяной дом — это крепость, которую конфидентам следовало взять, засесть за его прозрачными стенками и — выстоять!

Глава 2

Волынский тверд был до конпа!..

Он важность гордого лица

Не изменил чертой боязни.

Враги злобствовали… Однажды утром Кубанец сорвал с дверей дома своего господина записку. Это было изречение из уст пророка Наума: «Несть цельбы сокрушению твоему, разгореся язва твоя; вси слышащие весть твою восплещут руками о тебе, понеже на кого не найде злоба твоя всегда». Понял тогда Волынский:

— Грозят мне бедами библейскими… не убоюсь их!

Он уже почуял холодок топора, над ним нависшего, но изменить верности гражданина не пожелал. Книги лежали на столе потаенные: «Камень опыта политического», «Комментарии на Тацита», «Политического счастия ковач» и прочие.

Опасные книги!

А сколько желчи было излито в беседах вечерних…

— Ой, система, система! — говаривал Волынский друзьям. — От нее никуда не денешься, а менять бы надо поганую.

Белль д'Антермони снова предупреждал:

— Коли речь о системе государства зашла, так изгони прежде раба своего Кубанца от нас, чтобы он тебя не мог слышать.

— Раб есть, рабом и останется господину своему.

— А государыня у нас…, — бранился Хрущов.

— То верно, — соглашался Соймонов. — Герцог Курляндский ныне осатанел предельно. Недавно ехал в карете по Невскому, на ухабе его качнуло так, что зубами щелкнул. Прилетел в Сенат, а там — сенаторы. Он — им: «Развалю всех на дороге, вами же неисправные мостовые велю вымостить!» Сенаторы — ни гугу!

— Житье настало — хуже собачьего, — горевал Еропкин.

Главное, что двигало сейчас конфидентов, это рассуждения над «Генеральным проектом о поправлении внутренних государственных дел». Все трудились над ним, и получался трактат политический, а Хрущев больше всех в проект от себя вписал, и говорил он так:

— Сочинение это будет полезнее книги Телемаковой…

Артемий Петрович проект на важные пункты разбил: об укреплении границ и силах воинских, о церковниках и шляхетстве, о купечестве и фабриках, о торговле и прочем. Открывался проект исторической преамбулой — от Владимира святого до Анны Иоанновны историю дотянули. Татищев тут во многом конфидентам помог, Еропкин с Хрущевым тоже знатоками были в истории русской. В проекте Волынского осуждалась тирания Иоанна Грозного, живодерство его опричников, о Петре I и самой Анне Иоанновне 1шсал Волынский с большой неприязнью. А таких царей, как Иоанн Алексеевич (отец нынешней царицы), Екатерина I и Петр II, конфиденты и вовсе не поминали, будто их отродясь на Руси не бывало.

— Россия, — высказывался Волынский, — страна недоделанная. Есть страны, как Голландия, где все давно в порядке, и оттого, полагаю, скучно там живется голландцам. А у нас на Руси такой кавардак, что скуки мы ведать никак не можем… Вот и правосудие, где оно? Царь встретил пьяного мужика и велел бить его, чему указ издан. Вывод — пьянство вредно! Потом царь Петр, сам будучи пьян, встретил и мужика пьяного. О чем тоже указ состоялся: мужика того царь кубком для пущего пьянства вознаградил. Вывод обратный первомупьянство полезно! А указы государевы становятся законоположениями, по ним суд и расправу над народом учиняют. Так где же тут истину сыщешь, если на царей полагаться?

Мало ли что им взбредет в голову? Нужны России не указы царские, а единый закон для всех, и закон этот должен составить книжечку невеликую и недорогую, чтобы всякий россиянин мог ее прочитать. Вот тогда лихоимство и крючкотворство в судах исчезнет!

Волынский с пылом раскрывал свою душу:

— Опять же образование! Где оно? Я грамотен, ты грамотен, вон даже Кубанца я обучил… А нужно образование всего народа поголовное. Чиновникам же экзамены делать, чтобы неграмотных к делам не подпушать. Мыслю я так, что немало мастеровых бы у нас было, ежели бы технические училища для народа открыть. А крестьян учить надо в школах грамотности при их же деревнях и селах, близ церквей, от духовенства. Но главное, — возвещал Волынский, — главное, надобно в России создать университет, куда принимать не только дворянчиков, но и любого парня, лишь бы он башковитым был. Вот тогда Русь окрепнет, тогда она в тело войдет, тогда свет из Европы к нам в Азию переместится…

Зашел к отцу сын, и Волынский поцеловал его.

— Вот, Петруша! — сказал при всех, мальчика благословляя ко сну грядущему.

— Счастлив ты, что такого батьку имеешь…

К ночи оставались самые близкие ему: Соймонов, Еропкин, Хрущев и Платон Мусин-Пушкин. Тут уж говорили хлестко: как делать? Анну Иоанновну называли словом обидным, подзаборным. От брака Анны Леопольдовны с принцем Брауншвейгским тоже беды боялись.

— Случись что, — пророчил Еропкин, — и явится перед нею граф Мориц Линар, саксонский любитель, будет она с ним махаться, как наша царица с Бироном. А нам с того облегчения не жцать. Ежели что и делать, так надо делать сейчас.

— Сейчас нельзя, — рассуждал Волынский. — Белградский мир еще не отпразднован, гвардия не вся в столицу собралась.

Составляли они проскрипцию на тех, кого следует уничтожать первыми: Бирон, Остерман, Миних, Рейнгольд Левенвольде.

— А куда Лейбу Либмана денем? — горячился Мусин-Пушкин. — Он даром что фактор, а без его совета Бирон и шагу не делает.

Сообща было решено: Лейбу Либмана отдать народу на площади для растерзания. Принца Антона Брауншвейгского, благо он тихий и зла никому не сделал, выслать туда, откуда приехал. Анну Леопольдовну, если заартачится, тоже за рубежи отправить. Всех немцев разогнать, оставив лишь тех, которые к народу русскому относятся приветливо…