Цари. Романовы. История династии - Эдвард Радзинский

В ноябре взбунтовалась вторая столица. Строили баррикады в Москве. Переворачивали трамваи. Николай почувствовал злобу обманутого. Он дал им конституцию, он перешагнул через себя… И в ответ все продолжалось!

На Рождество Николай пишет письмо матери, обычное нежное письмо доброго Ники, но в нем уже и – пролитая кровь. Он все больше привыкает к крови.

«22 декабря. Милая дорогая мама! Все мои молитвы за тебя будут особенно горячими в дни праздника… Очень грустно будет эту елку проводить без тебя. Она бывала такой уютною в Гатчине наверху…

В Москве, как ты знаешь, слава Богу, мятеж подавлен благодаря верности и стойкости наших войск… Потери революционеров огромные, но точные сведения трудно получить, так как много убитых сгорело, а раненых они уносили и прятали…»

В дни замирения революции Аликс внушает ему – со всей своей верой и страстью – злонамеренность Витте. Манифест ни к чему не привел – недаром после него продолжались восстания… Великие тени стояли за его спиной – его предки Романовы и небесный покровитель – Серафим Саровский. Они вместе с ним и подавили революцию, а не жалкий Манифест, который в дни тяжких бедствий заставили его подписать…

Витте – ставленник вдовствующей императрицы. И, борясь с ним, Аликс отстраняла от власти прежнюю императрицу. Навсегда.

К тому времени стало ясно: Николай справился с революцией. Пережив бурю, «правые», видимо, уже не думают о смене монарха на престоле. Но о смене караула у престола – пришла пора убирать либералов. Вечное: «Витте сделал свое дело…»

И не случайно вскоре к Аликс присоединяется другой Николай – великий князь Николай Николаевич, еще вчера и обнимавший Витте, и славивший Манифест, – он теперь его враг. Ярость борьбы изменила царя. Рыцарь с оружием, отстаивающий данные ему Богом права, воитель за народ и династию – ему нравится этот образ…

Теперь в письмах к матери – воинственное:

«Я хочу видеть свои полки и начну, по очереди, с Семеновского… Был смотр любимым Нижегородцам… Смотр офицерам конной гвардии… Смотр морскому гвардейскому экипажу».

И вскоре Николай сообщает матери:

«Я никогда не видел такого хамелеона – человека, меняющего свои убеждения, как он (Витте. – Э.Р.). Благодаря этому свойству характера почти никто больше ему не верит».

В апреле Витте вручает Николаю прошение об отставке, и Николай с удовольствием ему отвечает:

«Граф Сергей Юльевич! Вчера утром я получил письмо ваше, в котором вы просите об увольнении от всех занимаемых должностей. Я изъявляю согласие на вашу просьбу. Николай».

Вера Леонидовна: «Революция умирала… наступила тьма, отчаяние. Интеллигенция ударилась в блуд, в анархизм… Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, это было отчаяние заглянувших впервые в лицо революции. И, увидев кровавое лицо народного бунта, интеллигенция содрогнулась…

Революция оказалась не праздником свободы, но бедствием, как смерч… Но самое страшное, мы чувствовали, неосознанно, но чувствовали: она вернется».

В конце апреля в Тронной зале Зимнего дворца удалившийся от дел Витте наблюдал встречу своего детища – Государственной думы – с царем. «Николай бледен», – отмечает Витте в своем дневнике – царь читает речь:

«Да исполнятся горячие мои пожелания видеть народ мой счастливым и передать сыну моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное».

Должно быть, Витте усмехнулся, когда услышал эти слова о наследнике. Старый министр все понял. Николай объявил непонимающему русскому парламенту, что наследник получит то, что ему принадлежит… А это значит – старое самодержавие, без конституции. Другими словами, Николай сказал Думе, что он разгонит эту Думу.

Потом был царский прием первых русских парламентариев: в черных фраках, похожие на галок, они толпились среди сверкающих мундиров царской свиты.

Витте предвидел неминуемый конфликт царя с Думой. И верил, что, как всегда, в минуту бедствия Ники бросится к нему.

Он насмешливо записал: «Вошло в сознание общества, что несмотря на мои натянутые отношения к Его Величеству… несмотря на мою полную опалу, как только положение делается критическим – сейчас начинают говорить обо мне». И приписал сурово: «Но забывают одно: всему есть полный конец».

Это была вещая фраза: уже появилась на горизонте новая мощная фигура.

Столыпин был полной противоположностью Витте. Из старого дворянского рода, «свой». Он считался либералом, но это был либерал-помещик. Столыпин знал и любил мужика, как и положено истинному помещику. И видел в мужике будущее страны. Оттого он сразу пришелся по душе царю. Столыпин мог понять его давнюю мечту – «народ и царь».

Была разогнана первая Дума, избрана вторая, но, к своему изумлению, Николай увидел, что ничего не изменилось. Самые спокойные люди, как только выходили на трибуну, немедленно становились бунтовщиками. Речи на думской трибуне будто вызывали в них опьянение.

К примеру – Александр Иванович Гучков, почтенный человек – действительный статский советник, гласный петроградской городской Думы. Столыпин предлагал ему быть министром, но он отказался. В новой Думе Гучков поносил разом всех великих князей…

Покушения продолжались: застрелен усмиритель Москвы генерал Мин…

Взорвали бомбу на Аптекарском Острове – на даче Столыпина. Была суббота, приемный день премьера, его ожидало множество посетителей в комнатах нижнего этажа. Во втором этаже дачи были жилые комнаты, там играли дети Столыпина – дочь и сын.

Трое офицеров вошли в дом. Охранник тотчас заметил какой-то дефект в их военной форме и попытался задержать их. Тогда с криком: «Да здравствует революция!» – один из них бросил бомбу. Все, кто был в комнате, и сами террористы погибли. Сила взрыва была такова, что деревья на набережной Невы вырвало с корнем. Сам Столыпин был опрокинут на пол взрывной волной, но совершенно не пострадал. Под обломками разрушенного дома копошились раненые люди, валялись куски человеческих тел… Там обнаружили раненую дочь Столыпина. Своего четырехлетнего сына Столыпин сам извлек из-под груды обломков.

И в это же время случилось невероятное – царя всея Руси сделали затворником в собственном доме. Николай узнал, что в Петергофе, где он проводил лето, появились террористы…

«Мы сидели здесь почти запертые в „Александрии“. Такой стыд и позор говорить об этом… Мерзавцы анархисты приехали в Петергоф, чтобы охотиться на меня, Николашу, Трепова… Но ты понимаешь мои чувства: не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома в спокойном всегда Петергофе! Я краснею писать тебе об этом», – сообщал он матери.