Владимир Набоков: американские годы - Брайан Бойд

Набокова интересовало все, что происходило в Израиле. Его отец в свое время решительно восставал против антисемитизма в России. Близкими друзьями отца были Август Каминка и Иосиф Гессен, сыновья которых, Михаил и Георгий, стали ближайшими друзьями Набокова. Его жена была еврейкой. Его близкие друзья погибли в немецких концлагерях. Поэтому неудивительно, что Набоков симпатизировал американской политике на Ближнем Востоке и возмущался тем, что Советский Союз оказывает помощь врагам Израиля арабам. В декабре 1970 года израильский посол Арие Левави пригласил его посетить Израиль в качестве официального гостя. Набоков сперва колебался, но в феврале 1971-го пленился возможностью увидеть новых бабочек и побывать в гостях у Самуила Розова и начал всерьез задумываться о том, чтобы посетить Ближний Восток — в первый раз, не считая остановки в Константинополе в 1919 году. В последующие годы он получал и другие приглашения из Израиля, но в конечном счете поездка так и не состоялась — мешали возраст, болезни, работа62.

Если бы Набоков побывал в Израиле весной 1971 года, ему бы опять пришлось отложить «Прозрачные вещи». Он надеялся закончить книгу — в сущности, повесть — к январю 1972 года63, но, очевидно, почувствовал, что еще не готов к очередному марш-броску, и в апреле собрался в Нью-Йорк на бродвейскую премьеру мюзикла «Лолита, любовь моя». Спектакль обернулся полным провалом, так что нужда в поездке отпала сама собой. На пробном прогоне в Филадельфии мюзикл назвали пустым и слабым («миленький провальчик», спокойно записал Набоков в дневнике). Месяц спустя мюзикл поставили в Бостоне с новым режиссером, новой Лолитой и новыми песнями — и с тем же успехом.

К весне 1971 года все русскоязычные романы Набокова были наконец переведены, и он приступил к следующему этапу окончательной отделки своего канона: к русскоязычным рассказам. Он проверил переведенную Дмитрием «Ultima Thule», вместе с ним перевел «Solus Rex» и — в одиночестве — «Тяжелый дым»64.

Весной, помимо обычной уборки, затеяли красить фасад «Монтрё паласа», и в конце марта Набоковы сбежали от шума на юг Португалии, где он рассчитывал на хорошую погоду, богатый сбор ранних бабочек и необходимую для «Прозрачных вещей» тишину. Впервые он летел на самолете из одной европейской страны в другую. По дороге из Женевы в Лиссабон Набоков с низкой высоты наслаждался душераздирающей красотой пейзажей — это ощущение он отразил в финале своего нового романа. В Прайя-да-Роха, да и на всем Алгарвском побережье, было очень холодно, бушевало штормовое море и дул пронзительный ветер. За две недели Набокову удалось поймать всего лишь два вида бабочек — по одному экземпляру на каждый. Все это ему быстро надоело, и они с Верой вернулись в Монтрё на целую неделю раньше срока65.

В апреле Набоков переводил остальные рассказы и с радостью принял предложение Саймона Карлинского, который выразил готовность взять на себя «Русскую красавицу». (За этот перевод Карлинский получил десять долларов — сумму настолько смехотворную, что чек он поместил в рамку и повесил на стену)[231]66. Приехал Стивен Ян Паркер, посещавший курс литературы номер 311 в последний год работы Набокова в Корнеле, недавно написавший одну из первых докторских диссертаций по Набокову. После смерти Набокова Паркер основал первый научный журнал по набоковедению. Он приехал в Монтрё с почтительным трепетом и через три часа уехал ободренный набоковской сердечностью. Они беседовали обо всем — от Маламуда до Мандельштама, от Корнеля до русской природы, от Солженицына до Стравинского. Набоков смеялся до слез и развеселил Паркера, вообразив, как в Советский Союз сбросят на парашюте изданные ЦРУ «Защиту Лужина» и «Приглашение на казнь» — и ветер унесет посылку с яркими оранжевыми книгами в другую сторону.

Набоков спросил у Паркера, как называется материал, из которого изготавливают шторы в европейских поездах. Уже целый месяц он искал нужное слово для сцены в «Прозрачных вещах», где Хью встречает Арманду. Он спрашивал на вокзале в Монтрё, он слал письма в железнодорожные компании. Паркер не знал, и Набокову пришлось написать «полупрозрачная черная ткань»67.

В мае Набоковы собирались вернуться на Сицилию, но из-за забастовки отменили поездку и отправились на юг Франции. Из предосторожности — на случай авиакатастрофы — они летели в Ниццу, как и в Лиссабон, поодиночке, в разные дни. Все три недели на маленьком курорте Туртуре возле Драгиньяна в Варе почти что каждый день лил дождь, мистраль тормошил каменные дубы, и Набоков мог спокойно заниматься «Прозрачными вещами»68.

По возвращении в Швейцарию его отвезли в Анзер-сюр-Сион в Вале и оставили ловить бабочек в одиночестве. В «Отель де маск» — хорошее название — Набоков попросил комнату с видом на юг, но в отеле шли строительные работы, и управляющий дал Набокову две комнаты — одну с видом на север, другую с видом на юг — чтобы он мог перемещаться из одной в другую, подальше от шума69.

В Туртуре Вера заболела, и из-за реакции на антибиотики ей по возвращении домой пришлось ненадолго лечь в больницу. Чтобы быть с ней рядом, Набоков вернулся в Монтрё, но по утрам по-прежнему носился по близлежащим холмам в поисках бабочек и проклинал пестициды, убивающие его добычу. Вера вышла из больницы, вновь заструились «Прозрачные вещи», и тут как раз появились все бабочки, которым, как выяснилось, до этого просто мешала плохая погода. После недели лежания в постели у Веры нарушилось кровообращение в ногах. Вечерами Набоков сидел на залитой солнцем террасе и читал ей «Август 1914» Солженицына70.

XII

В августе 1971 года Набоковы сняли три номера в своего рода многоквартирном шале между Гстаадом и Сааненом: один для них с Дмитрием, один для Анны Фейгиной и ее dame de compagnie[232] и один для гостей, а именно для Елены Сикорской и Вериной сестры Сони Слоним, которая теперь тоже поселилась в Женеве. По утрам Набоков ловил бабочек, затем работал над «Прозрачными вещами», в то время как Дмитрий переводил русскоязычные рассказы. «Ужасное место. Мизерный улов бабочек», — записал Набоков в дневнике.

Но однажды утром в хорошую погоду они с Дмитрием залезли на 2200-метровую Ла-Видеманет, над Ружемоном. Дмитрий вспоминает, что в тот день Набоков сказал ему «в один из тех редких моментов, когда отец и сын обсуждают такие вещи, что он достиг того, чего желал, и в жизни, и в искусстве и считает себя поистине счастливым человеком. Его книги, продолжал он, всегда рождались у него внутри, целиком возникая в мозгу, наподобие фотопленки, дожидающейся, чтобы ее проявили. Ощущение, сказал он, сродни шопенгауэровскому видению событий в развитии»71. Отец и сын не знали, что то была их последняя длинная прогулка вдвоем.