Владимир Набоков: американские годы - Брайан Бойд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде чем погрузиться в работу над романом, пришлось принимать издателей и журналистов. Когда Чарльз Оренго из издательства «Файяр» купил права на французский перевод «Ады», Набоков предупредил его, что ни одному из ранее переводивших его французов не справиться с этой задачей. Экономя время, Набоков отказался давать интервью репортерам из Нью-Йорка, Лондона, Голландии и Милана, но поскольку итальянцы торопились опубликовать «Аду» до Рождества — всего лишь через семь месяцев после выхода в свет первого англоязычного издания — ему пришлось согласиться на шесть интервью с итальянскими корреспондентами; он давал их в Монтрё в конце октября. Приехал главный редактор «Мондадори» — обсудить трудные места в романе, который, несмотря на довольно грубые переводческие ошибки, в начале следующего года занял первое место среди итальянских бестселлеров27.
Нобелевские премии в области литературы по традиции присуждаются в конце октября. С начала шестидесятых годов имя Набокова нередко упоминалось среди претендентов на Нобелевскую премию, и в тот год он знал, что его опять выдвинули кандидатом. Когда опубликовали «Аду», Джон Леонард из «Нью-Йорк таймс» написал: «Если он не получит Нобелевской премии, так только потому, что Нобелевская премия не заслуживает его». Предсказание Леонарда оказалось пророческим: Набоков вошел в число величайших писателей двадцатого века — Чехов, Джойс, Пруст, Кафка[225] — не получивших Нобелевской премии. Однако в 1969 году шансы Набокова были особенно велики. В начале осени журнал «Лайф» попросил Фрэнка Тейлора сообщить в редакцию, как только он получит информацию из Стокгольма, и Тейлор передал эту просьбу Набокову. В конце октября в номере Набоковых зазвонил телефон. Они услышали: «Вас вызывает Стокгольм… вас вызывает Стокгольм» — и на этом связь оборвалась. Несколько мгновений напряженного ожидания, и вновь зазвонил телефон: некая шведка просила Набокова помочь ей с написанием диссертации28.
Лауреатом Нобелевской премии в 1970 году стал Солженицын. Солженицын написал Набокову, что тот заслуживает Нобелевской премии куда больше и что сам он предлагал кандидатуру Набокова. Увы — что бы ни думали писатели, репортеры и читатели, шведские академики так и не присудили Набокову премии29.
VII
В ноябре Набоков в последний раз отредактировал «Евгения Онегина». Рассчитывая, что «Макгроу-Хилл» издаст перевод в мягкой обложке с минимальным количеством примечаний — десять страниц комментария, восемь строчек о жизни Пушкина, — Набоков послал рукопись Фрэнку Тейлору, заявив: «Я теперь навсегда разделался с этой дьявольской работой. Я считаю, что сделал для Пушкина по крайней мере столько же, сколько он сделал для меня»30.
Выяснилось, что «Макгроу-Хилл» не может напечатать новое издание «Онегина» до тех пор, пока издательство Принстонского университета, унаследовавшее перевод у «Боллинджена», не опубликует второе издание романа с комментарием. Но к тому времени, когда вышло второе издание, прошло еще шесть лет, и «Макгроу-Хилл» практически потерял интерес к Набокову. Пока же, в конце 1969 года, ему нужно было написать еще одну книгу — чтобы получилось одиннадцать, как требовалось по договору. В середине ноября на четыре дня должен был приехать Эндрю Филд, и Набоков решил привести в порядок свое прошлое, распаковать прибывшие из Итаки ящики с бумагами и перечитать старые дневники — он собирался возобновить работу над «Говори дальше, память»31.
В конце 1969 года он начал подготавливать окончательный вариант «Стихов и задач». В качестве окончательного аргумента против рифмованных переводов он попытался создать исключение, которое подтвердило бы правило, что рифмованное стихотворение в одном языке не может найти абсолютной аналогии в другом языке. Набоков надеялся сочинить два одинаковых стихотворения — на русском и английском языках — посвященных, собственно, описанию этой странной попытки («Вперед по натянутому канату… на двух велосипедах сразу»), чтобы своей полной эквивалентностью они продемонстрировали, насколько далеки от идеала другие стихотворные переводы. Но даже ему не удалось достичь синхронного движения двух велосипедов, и он оставил эту идею32.
В начале декабря Набоков посчитал сборник «Стихи и задачи» законченным и послал его издателю, но в течение последующих шести недель, просмотрев свои бумаги 1920–1930 годов, увидел, что забыл включить некоторые стихи33. Во введении Набоков пренебрежительно отозвался о своих английских стихах и написал о том, как странно было переводить собственные русские стихи с той же абсолютной и исполненной благоговения точностью, с которой он переводил Пушкина: «Приходится бороться со смутным замешательством… Чувствуешь себя как властелин, приносящий присягу своей собственной персоне, или как добросовестный священник, благословляющий воду в своей собственной ванне. С другой стороны, если на одно дикое мгновение представить себе возможность, что свой старый стих можно перефразировать и улучшить, панический страх перед подлогом заставляет отпрянуть назад и, на манер обезьяньего детеныша, льнуть к лохматому боку верности».
При этом совмещение стихов с шахматными задачами не смущало его. «Ну да, там есть шахматы. Я отказываюсь извиняться за их включение. Шахматные задачи требуют от сочинителя тех же добродетелей, которых требует любое стоящее искусство: оригинальности, изобретательности, точности, гармонии, замысловатости и виртуозной неискренности… Задачи — поэзия шахмат»34. В конце шестидесятых — начале семидесятых годов, в свой самый плодовитый шахматный период, Набоков подписывался на журнал «Проблемист» и оценивал задачи, включенные в каждый номер. «Очень плохие», «трудные, но сырые», «бессмысленные», «скучные», «детские», «отвратительно-двойственные», «ужасные» — так оценил он задачи одного номера. «Надуманные и навороченные». «Не вижу здесь никакой красоты». Так же строго он относился и к своим собственным ошибкам. Обращаясь к редакторам «Проблемиста», он сожалел о «никуда не годном двойном решении в моем мате в пять ходов» или заявлял, что исправлять ошибку в другой задаче не стоит труда: «Я предпочитаю вообще выбросить эту никуда не годную штуку». Однако его задачи ценили высоко. После первых нескольких задач в журнале «Проблемист» в январе 1970 года Набокова пригласили в американскую команду в качестве сочинителя задач для будущих международных турниров. Борис Спасский особенно хвалил одну задачу из набоковского сборника. Другие любители шахмат, подписывавшиеся на «Проблемист», считали сочиненные им в шестидесятых и семидесятых годах задачи не слишком трудными, зато остроумными и оригинальными по композиции. Шахматные задачи Набокова так же не похожи одна на другую, как «Дар», «Лолита», «Бледный огонь» и «Ада», но в них есть и нечто общее: их суть не в остром конфликте, а в полной непредсказуемости замысла: неожиданное странствие короля, словно Кинбота, сбежавшего из Зембли; неправильные решения так же сложны, как и правильные; ферзь, мешающий развитию фигур и поэтому отосланный в дальний угол доски; вынужденные окольные ходы нападающей ладьи; неожиданная симметрия; внезапное возникновение возможных вариаций; забавное изобилие замысленных шахов35.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});