Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воспитанность графа, а может быть, и советы его доброго ангела сказались в том, как он держался, узнав, что дело роялизма восторжествовало. Он не был ни высокомерен, ни оскорбительно вежлив и отбросил всякую напыщенность; со своей стороны, и герцогиня не слишком подчеркивала свой покровительственный тон. Супруги де Шессель с благодарностью приняли приглашение отобедать в Клошгурде в четверг на будущей неделе. Я понравился герцогине и понял по ее взглядам, что дочь говорила ей обо мне. Когда мы вернулись от вечерни, она задала мне несколько вопросов о моем семействе и поинтересовалась, не мой ли родственник некий Ванденес, подвизающийся на дипломатическом поприще.
— Это мой брат, — ответил я.
Герцогиня стала тогда почти приветлива и сообщила мне, что моя двоюродная бабушка, престарелая маркиза де Листомэр, была урожденной Гранлье. Ее манеры были учтивы, как и у г-на де Морсофа в тот день, когда он увидел меня впервые, и взгляд потерял то надменное выражение, каким великие мира сего дают нам понять, что между ними и прочими смертными лежит глубокая пропасть. Я ничего не знал о прошлом моего семейства. Герцогиня рассказала мне, что мой двоюродный дедушка, престарелый аббат, неизвестный мне даже по имени, был членом тайного совета, что мой брат получил повышение и что на основании какой-то статьи хартии, о которой я даже не знал, моему отцу возвращен титул маркиза де Ванденеса.
— У меня лишь один титул — я ваш раб навеки! — тихо сказал я графине.
Все чудеса Реставрации происходили с быстротой, поражавшей людей, воспитанных при Империи. Но этот переворот мало трогал меня. Любое слово, малейшее движение г-жи де Морсоф — вот единственные события, которым я придавал значение. Я не знал, что такое тайный совет, ничего не понимал в политике и в великосветских делах; у меня было лишь одно честолюбивое желание: любить Анриетту нежнее, нежели Петрарка любил Лауру. При виде такого безразличия герцогиня, должно быть, приняла меня за ребенка.
Во Фрапеле собралось многочисленное общество: нас было человек тридцать за обеденным столом. Какое упоение охватывает всякого юношу, когда его возлюбленная затмевает красотой остальных женщин, становясь предметом поклонения, между тем как ему одному предназначаются ее целомудренно-сдержанные взоры! Какой восторг он испытывает, замечая доказательства нежного и неизменного чувства в оттенках любимого голоса, в шутливых и даже насмешливых словах своей владычицы и как безумно он ревнует ее ко всем светским развлечениям! Граф, довольный знаками внимания, которыми он был окружен, казался помолодевшим; жена радовалась, надеясь на перемену к лучшему в его расположении духа; а я смеялся вместе с Мадленой, которая, подобно всем рано развившимся детям, забавляла меня удивительно меткими замечаниями, не злыми, но насмешливыми и не щадившими никого из присутствующих. Это был чудесный день. Одно слово, возродившее утром мои надежды, преобразило, казалось, все окружающее; и, видя меня столь счастливым, Анриетта тоже был счастлива.
— Как отраден был этот проблеск радости в моей серой, унылой жизни! — сказала она мне при встрече.
Весь следующий день я, конечно, провел в Клошгурде (ведь перед этим я был изгнан оттуда на целых пять дней!), и мне не терпелось вернуться к своей прежней жизни. Граф уехал в шесть часов утра, чтобы составить купчие в Туре. За время его отсутствия между матерью и дочерью возникли серьезные разногласия. Герцогиня желала, чтобы дочь ехала вместе с нею в Париж, где она собиралась испросить для нее место при дворе, да и граф мог бы занять там высокую должность, отказавшись от своего прежнего решения. Анриетта, слывшая счастливой женой, не хотела открывать никому, даже собственной матери, своих терзаний и подлинного ничтожества г-на де Морсофа. Боясь, как бы мать не проникла в тайну ее семейной жизни, она и отправила супруга в Тур, где ему предстояло вести дела с нотариусами. Я один, по ее словам, был посвящен в тайну Клошгурда. Познав на опыте, как успокоительно действует чистый воздух и голубое небо Турени на раздражительный нрав графа и на его мучительные припадки и какое благотворное влияние оказывает жизнь в Клошгурде на здоровье детей, она противопоставляла веские доводы всем словам герцогини, властной женщины, которая была скорее унижена, чем огорчена неудачным браком дочери. Анриетта заметила — ужасное открытие! — что ее мать не слишком беспокоится о Жаке и Мадлене. Как и все матери, привыкшие повелевать дочерьми даже после их выхода замуж, герцогиня не терпела, чтобы г-жа де Морсоф ей перечила; она разыгрывала то нежную дружбу, чтобы вырвать нужное ей согласие, то гневную холодность, желая добиться страхом того, чего не удалось сделать лаской. Затем, видя, что все усилия тщетны, она прибегла к злой иронии, какую я уже наблюдал у своей матери. За десять дней пребывания герцогини в Клошгурде Анриетта прошла через все муки, ведомые молодым женщинам, которые восстали против авторитета родителей и желают утвердить свою независимость. Вам это трудно понять: ведь у вас, на ваше счастье, лучшая, нежнейшая из матерей! Чтобы составить себе представление о борьбе между герцогиней, сухой, холодной, расчетливой и тщеславной женщиной, и ее дочерью, исполненной мягкой, непосредственной, никогда не оскудевающей доброты, вообразите лилию — мое сердце без устали сравнивает Анриетту с этим цветком, — попавшую между стальными зубьями машины. У этой матери не было ничего общего с дочерью, она не умела отгадать ни одну из истинных причин, заставляющих графиню отказываться от преимуществ Реставрации и продолжать свою уединенную жизнь. Она подумала: уж нет ли интрижки между дочерью и мной? Это слово, которое она употребила, высказывая свои подозрения, вырыло между обеими женщинами пропасть, которую отныне уже ничто не могло уничтожить. Хотя семьи скрывают обычно свои внутренние раздоры, попробуйте проникнуть в их тайную жизнь. Почти всюду вы найдете то глубокие, неизлечимые раны, ослабляющие кровные узы, то живую, трогательную любовь, которая благодаря сходству характеров становится вечной и превращает смерть в трагедию, оставляя в душе неизгладимый, траурный след, то, наконец, затаенную ненависть, которая постепенно ожесточает сердце и сушит слезы в минуту вечной разлуки. Терзаемая вчера, терзаемая сегодня, мучимая всеми, даже своими детьми, этими двумя несчастными ангелами, неповинными ни в собственных страданиях, ни в тех, что они причиняли родителям, могла ли бедная женщина не полюбить человека, который не мучил ее и желал лишь одного: воздвигнуть непреодолимую преграду, чтобы уберечь ее от всяких бурь, от всяких ударов, от всяких ран? Я страдал от этой борьбы между матерью и
