Путешественница - Диана Гэблдон

Кэмпбелл повернулся ко мне, стараясь говорить убедительно, но впечатление сильно портили выступившие на его лбу крупные капли пота.

– Боюсь, что его слова очень похожи на правду, – сказала я. – Вы там были. Я вас видела. И вы находились в Эдинбурге, когда там произошло последнее убийство проститутки. Нелли Коуден говорила, что вы жили в Эдинбурге два года, и именно в эти годы Изверг убивал девушек.

Курок под моим пальцем казался скользким.

– Этот проклятый язычник тоже жил там в то же самое время! – Священник мотнул головой в сторону китайца, и его лицо побагровело от ярости. – Неужели вы настолько глупы, что поверите на слово человеку, предавшему вашего мужа?

– Кому?

– Ему! – Озлобление сделало голос преподобного хриплым. – Этой нечистой твари, выдавшей Фрэзера сэру Персивалю Тернеру. Сэр Персиваль сам мне рассказал!

Пистолет чуть не выпал из моих рук: для столь неподготовленной особы события развивались слишком быстро. Я отчаянно надеялась, что Джейми и его спутники уже нашли Айена и вернулись к реке. Не застав меня на месте встречи, они обязательно пойдут осмотреть дом.

Я слегка приподняла пистолет с намерением велеть преподобному отправляться на кухню: мне казалось, что в данной ситуации лучше всего было бы запереть его в буфетной.

– Думаю, вам лучше… – начала было я, но тут он бросился на меня, и я непроизвольно нажала на курок.

Пистолет громыхнул и подскочил в руке. Маленькое облачко едкого дыма обдало мне лицо, глаза заслезились.

Но я в него не попала. Выстрел испугал преподобного, однако спустя миг на его физиономии появилось выражение злобного удовлетворения. Не говоря ни слова, он полез за пазуху и вытащил гравированный металлический футляр длиной в шесть дюймов, с одного конца которого высовывалась белая рукоять из оленьего рога.

С поразительной отчетливостью, всегда сопровождающей отчаянные ситуации, я отмечала каждую мелочь, от зазубрин на лезвии извлеченного ножа до запаха розы, на которую он наступил, направляясь ко мне.

Бежать было некуда.

Я собралась защищаться, хотя понимала, что толку от этого не будет: недавний порез на моей руке горел, словно давая понять, что это еще мелочи, а вот то, что ждет меня сейчас, будет гораздо хуже. Краем глаза я заметила что-то вроде голубой вспышки и услышала приглушенный смачный звук, как будто кто-то уронил с большой высоты дыню. Преподобный медленно повернулся. Глаза его были широко открыты и совершенно пусты, что на мгновение сделало его похожим на Маргарет.

Потом он упал.

Грохнулся, как куль с овсом, даже не подняв руки, чтобы защититься. Один из столиков атласного дерева опрокинулся, ароматическая смесь разлетелась, полированные камушки рассыпались. Голова преподобного стукнулась об пол у моих ног и слегка подскочила, а потом застыла на полу. От неожиданности я отступила еще на шаг и уперлась спиной в стену.

От удара на виске преподобного осталась страшная вмятина. Прямо на моих глазах его лицо стало терять цвет, сделавшись из холерически-красного одутловато-белым. Его грудь поднялась, опала, замерла – и поднялась снова. Глаза были открыты, так же как и рот.

– Дзей-ми быть здесь, Первая жена? – осведомился китаец, убирая мешочек с каменными шарами обратно в рукав.

– Да, он здесь, снаружи. – Я помахала рукой в сторону веранды. – А что, ты правда… на самом деле…

Ощутив подступающую волну ужаса, я, чтобы хоть как-то совладать с ней, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Это правда был ты? – повторила я, не открывая глаз, поскольку решила, что если ему вздумается проломить голову и мне, лучше на это не смотреть. – Он сказал правду? Ты действительно выдал место встречи в Арброуте сэру Персивалю? Кто рассказал ему про Малькольма и типографию?

Ни ответа, ни каких-либо действий не последовало. Я открыла глаза и увидела, что китаец стоит неподвижно и смотрит на преподобного Кэмпбелла.

Арчибальд Кэмпбелл лежал, как труп, и, хотя он еще не умер, приближение темного ангела уже ощущалось: его кожа приобрела слегка зеленоватый оттенок, что мне случалось наблюдать у умирающих людей. Легкие, однако, продолжали работать, со свистом втягивая и выпуская воздух.

– Значит, это был не англичанин, – сказала я, вытирая вспотевшие ладони о юбку. – А человек с английским именем – Уиллоби.

– Моя не Уиллоби! – резко возразил китаец. – Моя звать И Тьен Чо.

– Но почему?! – Мой голос почти сорвался на крик. – Проклятье, посмотри на меня! Почему?

Китаец послушался и перевел взгляд на меня. Его глаза были круглыми и черными, как мраморные шарики, но они лишились блеска.

– В Китай… – начал он, – есть… пророчество. Пророчество вещать, что один день приходить демоны.

Он кивнул раз, другой, потом посмотрел на распростертое тело.

– Моя бежать из Китай спасать своя жизнь. Долго-долго моя просыпаться – видеть призраки. Всюду вокруг моя – призраки, демоны. Потом являться большой демон – страшное белое лицо, огненный волос. Моя думать, он пожрать мою душу.

Его глаза, только что сфокусированные на Кэмпбелле, поднялись к моему лицу, но остались неподвижными, как стоячая вода.

– И он пожрать душу. Моя больше не И Тьен Чо.

– Он спас твою жизнь, – возразила я.

Китаец кивнул.

– Знаю. Но лучше моя умирать. Умирать лучше, чем быть Уиллоби. Уиллоби! Тьфу!

Он повернул голову и плюнул, а его лицо внезапно исказила злоба.

– Он говорить мой язык, Дзей-ми пожирать мою душу.

Приступ злобы схлынул так же быстро и неожиданно, как накатил. Китаец покрылся потом и провел рукой по лицу, стирая испарину.

– В таверна моя видеть человек, спрашивать про Мак Ду, – продолжил он без всякого выражения. – Моя пить. Желать женщина, но ни одна не хотеть пойти, все смеяться и говорить «желтый червяк», когда показывать на…

Он махнул рукой, указывая на передок своих штанов, покачал головой, и его длинная коса зашелестела о шелк.

– Неважно, что делать гао-фе, моя быть пьяный. Человек-призрак искать Мак Ду. Он спрашивать, знать ли моя. Моя говорить да, знать Мак Ду. – Он пожал плечами. – Это не важно, что моя говорить.

Китаец снова посмотрел на священника. Я увидела, как обтянутая черной тканью грудь поднялась, опала, поднялась снова, опала… и замерла. Хриплое дыхание больше не вырывалось из легких. Все стихло.

– Это долг, – произнес И Тьен Чо, кивнув на недвижное тело. – Моя не иметь чести, моя чужак, но долг моя платить. Твоя жизнь за моя, Первая жена. Передай Дзей-ми.

Еще раз кивнув, китаец повернулся к двери. С темной веранды донесся тихий шелест перьев. На пороге он обернулся.

– Когда моя проснуться на пристань, моя думать, будто вокруг призраки, – тихо сказал И Тьен Чо. Глаза его были темными и плоскими, лишенными глубины. – Но моя ошибаться. Это моя. Моя сам быть призрак.

С веранды повеяло ветерком, и китаец исчез. Снаружи донеслось легкое шарканье войлочных подошв, за которым последовал шелест крыльев и протяжный птичий крик, растворившийся среди ночных звуков плантации.

Мои ноги подкосились, я села на софу и уронила голову на колени, молясь о том, чтобы не потерять сознания. Кровь тяжело стучала в ушах. Потом мне померещилось свистящее дыхание, и я в испуге вскинула голову, но преподобный Кэмпбелл лежал неподвижно.

Не желая оставаться в одной комнате с трупом, я встала, обошла тело, стараясь держаться как можно дальше, но уже у самого выхода на веранду остановилась. Все события нынешнего вечера вертелись в моей голове, словно разноцветные стеклышки калейдоскопа.

Пока они не складывались в гармоничный узор, но, памятуя о том, что сказал преподобный еще до прихода И Тьен Чо, я полагала, что если ключ к тому, куда подевалась Джейли, вообще существует, то искать его надо наверху. Я зажгла свечу и направилась через погруженный во тьму дом к лестнице, заставляя себя не оглядываться. Меня бил озноб.

Рабочая комната тоже утопала во тьме, но из дальнего угла распространялось слабое, жутковатое фиолетовое свечение, а в воздухе висел странный едкий запах, щекотавший ноздри и даже заставивший меня чихнуть. Легкий металлический привкус на нёбе напомнил мне давние лабораторные занятия по химии.

Ртуть – дошло до меня. Пары ртути. Светящиеся пары, не только пугающе красивые, но и чертовски ядовитые. Вытащив носовой платок, я прикрыла им нос и рот, после чего шагнула к источнику фиолетового свечения.

На деревянной поверхности стойки была выжжена пентаграмма.

Если Джейлис и использовала камни, чтобы выложить узор, то забрала их с собой, но кое-что все-таки оставила.

Фотография сильно обгорела по краям, но середина уцелела, и когда мой взгляд упал на нее, сердце сжалось от потрясения. Схватив карточку, я прижала ее к груди со смешанным чувством ярости и паники.

Зачем ей потребовалось совершать это… это осквернение? Оно не была жестом, направленным против меня или Джейми, ибо Джейли никак не могла предвидеть, что кто-то из нас к ней явится.